широкоплечего, вихрастого Макса так близко, что ей почудился букет из запахов весеннего Парижа, «Норд-Экспресса» и типографской краски свежих книг, Лиля стала ощущать растущее беспокойство.
Воля, кажется, что-то говорил ей, а она, кажется, делала вид, что отвечает. Но ее не стало – с первых же строк, которые поэт необычно подвижным, меняющимся голосом извлекал из глубин своего сознания. Лиля по привычке прикрывала глаза – чтобы яснее проступила суть, а голос Макса звучал то с мальчишеской важностью, то со старческой мудростью. Его стихи гипнотизировали. Все в нем казалось грандиозным: и то, как он держится на сцене, и то, как отрешенно смотрит куда-то поверх голов, стоя на фоне простой ситцевой занавески…
– А что вы думаете о любви? – спросили из зала.
Волошин моментально стал другим, – будто приземлился на все лапы видавший виды уличный кот.
– А что вы подразумеваете под словом «любовь»?
Задавший вопрос стушевался. Из зала зазвучали разрозненные подсказки.
– Нравственная активность.
– Желание служить.
– Пережиток!
– Опьянение! – заявил юноша, сидящий в первом ряду между длинным денди и тем, что в пенсне.
Юноша почему-то не снял шляпы. Высказавшись, он вытянул ноги и подбородок.
Макс патетически развел руками.
– Опьянела, опьянела, закружилась голова, – пропел он, лукаво глядя на юношу, но потом стал серьезен, как заграничный профессор эротологии, – Все дело в том, что космическая, человеческая и животная первобытная природа едины. История макрокосма повторяется в микрокосме – в человеке. Когда-то пересеклись дух и материя, и возникло физическое тело, наполненное вечным творческим током энергии. Человек был божественным гермафродитом, с тех пор в нем все стремится к прежнему единству. Это мы и зовем любовью, Эросом. Все вы знаете, что на низших ступенях животной лестницы есть существа – эфемеры, у них нет даже рта и желудка, не то что…
По залу прокатился смешок.
– Господа. То, что мы на земном языке называем мужским и женским, – это лишь дальний отблеск мирового разделения вселенского пола. Тело вообще не имеет никакого значения. Все, что касается телесного – лишь усложняет и путает своей грубой материальностью. Объективно лишь то, что внутри нас. Внешний мир мы, как эфемеры, рождаем из себя и осязаем его пентаграммой наших чувств. Наш внутренний абсолютный человек ведет за собой наше зрение, слух, обоняние. Он один может все наше субъективное переплавить в объективное. Физическое тело вообще должно истратиться, эволюция пойти обратным путем – к своему космическому «я». И вихрь креста, знаменующего дух и материю как главный конфликт вселенной, закрутится в обратную сторону!
По мере того, как Макс увлекался темой, в зале сдержанно переговаривались.
Лиля вслушивалась в слова Волошина, не обращая внимания на смешки публики: да, да, именно так! Разве ее тяжелое тело – это она вся? Пусть ей, Лиле, закрыты многие пути в ее земном воплощении, но разве не важнее то, что ее душа способна воспринимать мир тоньше, чем большинство