ни минуты, погрузится в работу, но Глеб Николаевич задержался на несколько часов. Заминка взбесила Павла, заставив елозить на стуле, напротив мучимой аналогичной проволочкой Маши, пока занятые коллеги по-свойски предлагали девушке упражнения, чтобы скоротать время.
– Займись личной жизнью, – посоветовал Лева, полноватый отец двоих детей, которого Павел посчитал поверхностным любителем сального юмора. – Зачем такое рвение?
– В самом деле, Маша, – согласилась Рената Евгеньевна, подпиливая ногти. – Давай мы тебя выдадим замуж?
– Я была замужем, – ответила Маша, и обвела шокированных мужчин горячим взглядом.
– Когда ты успела? – ахнула Рената Евгеньевна. – Ну это же, наверное… первый блин – комом? Можно выйти еще раз.
– Можно выйти много раз, – подсказал спортивный, рано лысеющий лыжник и рыболов Георгий. Его, вроде словоохотливого, окружала невидимая стена отчуждения, сразу относя собеседника на почтительное расстояние.
– Нет, я выполнила биологический долг, – Маша вытянула в проход миниатюрные туфельки. – Имею право заниматься тем, что нравится.
– У тебя же нет детей? – продолжала удивляться Рената Евгеньевна. – Или есть?
Маша подтвердила, что у нее нет детей, и что она не представляет себя матерью.
– Рожать, чтобы продолжаться… любить, чтобы рожать… готовить, чтобы есть – это все не мое. Противно, что ли, – она передернула плечами. – Не люблю физиологию.
Очередная пошлость замерла у Левы на губах, войдя в диссонанс с напряжением Машиного голоса. Рената Евгеньевна выглядела изумленной, а Георгий, отхлебнув чаю из полулитровой емкости, констатировал:
– Тебе надо переориентироваться: именно у нас заложена физиологическая составляющая.
Разговор повернул к воспитательным вопросам, а потерявший интерес Павел, которому свои дети, не вызывая принципиального отторжения, виделись еще нескоро, задумался над неожиданным углом Машиного зрения и спросил себя, правильно ли он сделал, перейдя на программу, которая возбуждала в даровитых специалистах шизофренические идеи.
Ему уже чудилось в Маше нечто зловещее. Словно сама судьба, угрожая его планам, посылала ему эту сирену с фарфоровым румянцем на щеках. Встретившись с Машей взглядом, он отвел глаза; теперь симпатичная девушка тревожила его вдвойне: она, с ее трудолюбием и способностями, оказывалась его конкурентом, если в пополнении доискивались бы безусловного лидера. Он избавился от блистательного Игоря, но напоролся на круглую отличницу в ее сумасшедшем стремлении к свободе от женской доли. Проигрывать Игорю было не стыдно – проигрывать Маше было унизительно, и Павел понял, что у него нет выхода: ему оставался бешеный – до кровавых от бессонницы глаз, до скрипучей раскладушки в машинном зале – исступленный рабочий темп. А вечером, возвращаясь домой, он увидел