не поделил? Он вообще-то странный парень – никогда не поймешь, что говорит.
Вадим Викторович вытащил из устных анналов все связанные с Валерой истории, и Павел понял, что он может рассчитывать на отцовскую помощь. У дома Вадим Викторович тактично резюмировал их разговор:
– Все-таки подумай – не мечись из стороны в сторону. Запросишься обратно – Валера не возьмет, он злопамятный.
Они договорились, что он беспристрастно обдумает свой план, а Вадим Викторович разузнает обстановку.
Но Вадим Викторович оказался прав – подошел выборный день. Павел пробрался в зал, сопровождая Женю, который тараторил, не закрывая рта. На сцене Павел узнал дощатую кафедру, знакомую по окаянной защите диплома. Надутый молодой человек в вареных джинсах, игнорируя зрителей, постучал пальцем по микрофону и проговорил: «Раз-раз-раз». Микрофон загудел.
На сцену гуртом высыпало начальство, потом все расселись. Павел старался уловить живой проблеск в чугунном спокойствии Морозова, в сонных глазках, которые сделались странно маленькими, в утопленной в плечи пиджака шее, но ничего не находил при всем желании: опытный боец обернулся для неприятелей неприступной крепостью.
Кое-как добились тишины в зале. Морозова представлял трудовому коллективу секретарь партийной организации, который не был на «Витязе» освобожденным работником, а есть скромно знал место и не вылезал за пределы митингов и первомайских демонстраций. Морозов, в зависимости от момента, то терпеть его не мог и всячески третировал, то вообще не замечал. Соответственно, сотрудники «Витязя», зная, что Валентин Сергеевич не допущен к серьезным вопросам, привычно засыпали праведным сном на его речах. Морозов сидел, как бессмысленное идолище. Президиум – семь пожилых мужчин – одеревенели в неудобных позах на фоне пустого киноэкрана. Напряженную статику нарушил только Рыбаков, который взбежал на сцену и приземлился у края стола; Морозов даже не скосил глаза на пришедшего, а сильнее осел в плечи. Рыбаков улыбнулся, подпер голову и состроил художественную позу с красиво сложенными пальцами. Наблюдая эту мизансцену, Павел удивился, насколько свободный в движениях Рыбаков на фоне закостенелого президиума с замшелыми уродцами – сутулые фигуры в бесформенных костюмах, клочья бесцветных волос вокруг лысин, стыдная кунсткамера, возглавляемая свирепым, изображающим пуп земли богдыханом – олицетворяет противоборство, которое происходило в зале.
Настала очередь представлять варяга – от его имени вылез остроносенький, со складчатой, точно снабженной жабрами шеей, министерский чиновник, который запел про конверсию и про международное сотрудничество. Публика недоверчиво заколыхалась. Международное сотрудничество в секретной отрасли, где всевозможные режимы неразглашения вошли в коллективную плоть и кровь, представлялось как пятое колесо к телеге, и никто не знал, зачем оно нужно и как с этим