лоб, задумалась и вдруг безапелляционно выпалила:
– Набрехав вин усэ!
Дядя Костя поперхнулся:
– Кто, Моисей?
– Ни, чорт!
– Як это?
– Ну… Подывыся сам: еврэи и у нас у Коростыни живуть, и у Новогради, и у Житомири, куды нэ кинь – по всим вуглам. Нэ зибрав вин их, а колы так, и вымогаты ничого. Скажи, еврэи ти сами знають, що чорт их можэ вкрасты?
– Конечно, – не подвёл дядя Костя, – есть у них така примета: если в зеркале не отразился, всё, чекай!
Настя осуждающе покачала головой, поднялась:
– Пиду, большенький зи школы зъявытся, млынчики захоче.
И ахнула:
– Постий, постий, а христыян вин нэ чипае?
– Не-а, – протянул дядя Костя, – живи спокойно.
Тут порыв ветра неожиданно сыпанул пылью, запорошил глаза.
– Ах, ах! – Застонал дядя Костя.
Кряхтя, встал: сверху небо быстро заполнялось угрожающего вида тучами. Ещё порыв ветра, ещё, какой-то злой присвист, и вокруг потемнело. Тётя Настя, охнув, бросилась в школу. Дядя Костя торопясь, взобрался на порожек, и перед тем, как скрыться в подъезде, оглянулся: ветра больше нет, кругом безлюдность, тишина, только где-то на самой границе слышимости раздаётся чей-то тоненький прерывающийся смех.
– Чур меня, чур меня! – Перекрестился. – Хапун наступаеть!
Опять родился ветер. Тронул листья, пробежался вихорьками по потрескавшемуся асфальту, закручивая оброненное людьми – сигаретные упаковки, горелые спички, взлетел и ухнул вместо мяча в волейбольное кольцо.
– Баба, а баба? – Алёша сидит за обеденным столом и держит в руке хлеб с маслом. – А ты почему не ешь?
– Мне нельзя.
– Ты больная?
Бабушка улыбнулась:
– Нет. Понимаешь, сегодня у нас, у евреев, важный день. Так я и дед постимся.
– Почему тогда мама и папа едят?
Бабушка в затруднении пожевала губами:
– Им ещё рано.
– А почему этот день важный?
– Время…
– Мама, хватит, – Нина вошла, поморщилась, – что ты ребёнку голову дуришь! Ух! – повернулась к окну. – Какие тучи! Точно дождь будет.
В ответ на её слова без малейшей задержки закапали первые капли, чаще, чаще, и полился мерный сильный дождь. Пахнув холодом и свежестью, дождь занесло и бросило в открытое окно, сбило газ на плите, намочило бабушкин халат.
– Окно! Окно!
Ворвался с улицы намокший Яша, схватил полотенце, снял рубашку, запрыгал по комнате, растираясь. Остановился напротив зеркала чуб расчесать, и замер: в глубине зеркала родилось движение. Ещё неясное, оно приближалось к поверхности. Яша вгляделся: тёмная точка быстро увеличивалась в размерах, и от неё распространялась рябь. Ближе, ближе, зеркальная гладь заволновалась и лопнула, оттуда внезапно вынырнула рука, поросшая чёрными волосами. Яша отпрянул, пятерня, промахнувшись, вцепилась в полотенце, вслед за рукой вывалился из зеркала узкоплечий клетчатый, обдал смрадным дыханием и, с неожиданной силой схватив Яшу поперёк