заросшего зеленью палисада, сидит, вытянув вперёд худые босые ножки, девочка, а рядом с корзиной отборных наливных яблок, загорелый, как шоколадка, стоит пацанёнок почти на полголовы её ниже. Смеясь, сжимая от радостного возбуждения крепенькие кулачки, он глядит широко распахнутыми тёмными глазёнками прямо в объектив. Взлохмаченные золотистые волосы, вихрастый чуб; мятые короткие штанишки и расстёгнутая рубашка в клеточку.
Дети безмятежно счастливы, и каждый штрих на полотне подчёркивает неземную благодать солнечного летнего дня.
Это было тем летом, когда у Ии появился отчим. Раньше в строке свидетельства о рождении «отец» стоял прочерк, и Ия очень этого стеснялась. Стеснялась она и маму, вечно встревоженную, тоскливо-поникшую, несостоявшуюся балерину. Не любила она и своё имя. Никогда не понимала, за что её так обозвали. При знакомстве всегда раздражалась:
– Тебя как зовут?
– Ия.
– Как-как? Как ослика? – переспрашивают со смехом.
– Ослик Иа, а я – Ия.
– Хм, надо же! А полное как звучит?
– Так и звучит – Ия.
– А что оно означает?
– Фиалка.
– Так фиалка даже лучше.
Ия родилась недоношенной, весом в полтора килограмма. Постоянно плакала и пищала. «Как котёночек», – говорила мама и изображала детский писк – «ия-ия». Вот и назвали её «Ия».
Девочку очень боялись потерять и постоянно лечили от всевозможных, чаще надуманных, болезней. Ей запрещалось бегать, прыгать, играть с детьми. Кругом, считали родители, подстерегают опасности, микробы и недобрые люди. Празднично наряженного ребёнка обычно выгуливала бабушка. Чинно шествуя по парку, она крепко держала Ию за руку и читала непонятные детскому уму нотации о жизни. Девочку не пустили даже в школу – обучали на дому.
Дни её были однообразны и унылы, до тех самых пор, пока мама не вышла замуж. Это случилось вскоре после смерти бабушки. Отчим, Вадим Сергеевич, был немолод, но богат; некрасив, но всесилен. В нём не было полутонов, он был прямой, как рельса, и его всегда было много: он громче всех смеялся, если был весел; орал во всю глотку, когда был зол, а так как характер имел неуравновешенный, абсолютно не контролировал свои эмоции.
Всё было бы терпимо, кабы не одно «но» – он считал, что всегда и во всём прав. А заодно разбил в пух и прах всю методику воспитания Ии.
– Галя, ты лишила ребёнка жизни! – вопил он на всю округу. – Запертая в четырёх стенах, она ничему не научится! Избалованная девчонка целый день маячит перед моими глазами – это невыносимо!
Ия тоже не испытывала особого желания лицезреть чужого громогласного дядьку, который незаметно оттеснял её на второй план, заполняя собой всё пространство вокруг. Она едва переносила его, и никак его не звала, а если обращалась, то говорила: «Вы», и всё.
Тем летом он вывез семью на дачу. Высокий бревенчатый дом с мансардой и резными ставнями прятался в саду за железным