на самой полосе. Без аварийных знаков и сигналов. Впрочем, точно уже не помню. Всё равно бы не успел. Я руль вывернул резко влево – меня закрутило и через третью полосу на встречку вынесло. Попытался вернуться, но уже понимаю: машина меня не слушается – и мы летим… Мы сами по себе, а машина сама по себе… Два раза перевернуло… Только крик услышал: «Ва-а-ря!!!..» Не мой голос, чужой…
Вытащили меня из машины, уложили на обочине, а я всё кричу: «Варя!.. Варя!..» Мне тоже кричат: «Лежи – не двигайся! Ты в горячке! Может, перелом у тебя! Сейчас скорая подъедет!» И тут я сознание потерял и уже, как меня грузили, не помню…
Что она погибла сразу, узнал, когда в себя пришёл…
Герман оскалил стиснутые зубы, часто задышал.
– И тогда я молиться стал. Не знаю, как это назвать, но, пока лежал, все смотрел в окно на небо и, не переставая, шептал: «Прости, прости, дорогая, нет меня больше без тебя… Господи, даруй ей царствие небесное… это я убил её, отплатил за любовь ко мне… нет мне прощения. Всю жизнь свою буду любить тебя, всю жизнь мучиться и помнить… мучиться и помнить…». Небо было голубое, бездонное, по нему плыли облака: большие – дымчато-голубые в середине, по краям – освещённые солнцем, золотисто-белые, а я всё шептал свою молитву: «Дорогая, нет мне прощения, и нет жизни без тебя… Ни жизни, ни смерти…»
Он задумался и, будто собрав покидающие его силы, заговорил так же быстро и раздраженно:
– Я ничего не понимаю в жизни. Я жил, стараясь удержаться за образование, материальные блага, карьеру, семью, любовь, а теперь вижу, что ничего не понимаю: для чего я родился, почему человек теряет близких людей, почему страдает? И если он в итоге превращается в пыль, зачем всё это?.. Зачем, если, как говорил кто-то, из тебя «будет лопух расти»? Из страха потерять жизнь раньше положенного? Не понимаю и потому не могу жить, не думая об этом. Варвара объяснила бы… Она умела объяснять так, что я понимал, а теперь не понимаю…
– Вот, – подытожил он, очевидно устав от эмоционального напряжения, – теперь, как видите, существую и здравствую, и ничего со мной не случилось трагического. Бог даст, здесь и умру… Тут хорошо… соловьи поют… куст у калитки растёт…
– А как жена твоя? – спросил я, видя, что Герман быстро слабеет, и спеша удовлетворить своё любопытство.
– Жена?.. – как бы очнулся он. – Жена – ничего: посещает… продукты вот. Долю в уставном капитале я ей передал: мне теперь это ни к чему. Акции – тоже. Так… мелочь… сыну на образование.
– А что же семья Варвары? – не унимался я.
– Семья Вари? Се-емья-а… – задумался Герман и, с усилием отгоняя одурь, тряхнул головой: – Этот грех со мной навсегда… Не замолить… Вторгся непрошено, сделал несчастными… Деньги – те, на которые мы квартиру хотели приобрести, попросил перечислить её матери… Жена с компаньоном не возражали. Поняли… правильно. На высоте оказались. В-о-от…
Он будто вспоминал что-то:
– А приезжал ко мне