по вечерам сердитые скорпионы. А дряхлые обитатели дома ещё помнят времена, когда Абхазия была полна абреками, когда горцы спускались с гор и штурмовали заросшие плющом прибрежные форты, когда солдаты сотнями умирали от горячки во влажных, тропических лесах, времена лермонтовские, полузабытые, но ещё свежие в преданиях и памяти горцев.
Фантастический край. Здесь рядом леса пальм и кактусов и заседания революционных комитетов под старыми дубами, причём все члены комитета голосуют и говорят, не слезая с поджарых коней, гортанно перекликаясь и теснясь лошадьми в одну подвижную, тёмную, тёмную массу; рядом скрип арб и лошадиные черепа, висящие на всех заборах от дурного глаза, и тут же – ослепительный электрический свет, заливающий широкие сельские улицы, съезды Советов, протяжные гудки иностранных пароходов, кофейни «знаменитых персидских кофейщиков», пестро расписанные трапезундские фелюги, на которых седые турки кипятят кофе в медных кастрюлях-напёрстках, восточная майолика, князья, перед которыми до сих пор сходят с сёдел и касаются рукою земли, ажиотаж, лиры, фунты, грузбоны, бязь, кукуруза, богатые лесные концессии на реке Бзыбь, взятые Стиссеном и Рокфеллером, непочатый край, дикие козы, скачущие по улицам, и восторженный рёв лопоухих пушистых ишачков.
Край фантастический, пёстрый, богатый, но богатства его ещё сырые, нетронутые, не вырытые из вечно влажной земли.
Россия, голод, то напряжение и мучительные по непосильной работе дни, что переживаются там, за снежными хребтами, вся громадная, неуловимая жизнь федерации – всё это для здешних людей «заграница», что-то почти нереальное».
…А закадычному другу Константина Паустовского, Исааку Бабелю, было некогда рассиживаться на берегу. В октябре того же 1922 года он прибегал сюда в мокрой от пота сорочке, быстро сбрасывал с себя одежду, клал поверх неё очки – и с разбега плюхался в воду. Недолго плавал туда-сюда саженками, отфыркиваясь; после чего переворачивался на спину и несколько минут покачивался на волнах с выражением блаженного отдохновения на лице. Затем, охладившись вдосталь, выбирался на берег, ждал ещё несколько минут, пока не по-октябрьски тёплое (вот прямо как сейчас) солнце высушит его кожу. И, одевшись, покидал пляж. Двадцативосьмилетний корреспондент тифлисской газеты «Заря Востока», он спешил жить и творить, у него было планов громадьё, а тут ещё повседневная рутина советской прессы, куда деваться, и он носился как угорелый по Абхазии, писал о Коммунхозе Сухума и об открытии лечебного сезона в Гагре, о необходимости сеять табак и о том, что «материальные условия существования абхазского селянина ухудшились» – разную хрень, совершенно ему ненужную, обрыдлую и обязательную. Лишь изредка вечерами – после короткого вечернего купанья – удавалось Исааку Эммануиловичу урвать часок-другой для творчества, когда писал он, упрямо и целеустремлённо выписывал «Одесские рассказы» и правил-перекраивал конармейские свои дневники; и час его