вниз почти вертикально и, задевая кончиком, слегка шевелил траву у края тропинки. Степан то ли заметил его замешательство, то ли просто в раздумье произнёс:
– Да чего там – пошли, што‑ли. В пекарне теперяча Пашка, да и вообще, дирехтор машины отправил в город, зараз оборудование привезёт. Говорит, что к концу уборочной новую столовую отстроят, хлеб там теперь станут печь. Вот так, братишка, не отведать теперь тебе теста свеженького.
Палкан из всех слов понял главное:
– Пошли, – и, первым натянув поводок, дёрнул поводыря дальше по дороге мимо пекарни.
Не несли сегодня Степана ноги, прямо подкашивались, как на казнь шёл. Все нутро его противилось, да и внутренний голос опять нашёптывал: «Сожги ты её, эту тайну, выброси подальше её и поезжай спокойно к себе на Алтай. Если тебе так тяжело её нести, плюнь ты на всё, ведь никто не дознается. Чего бояться‑то?»
– Тьфу ты, вот нечистая!
Плевался от всего этого Степан. Знал он точно и для себя уяснил, что его час раскаяния наступил! Как в тяжёлом рукопашном бою, если солдат принял решение и рванул в атаку, то обратного пути нет. Не отказался он от задуманного и в этот раз, решил, в день прощания с Михалычем всё ему расскажет и во что бы то ни было попросит у него прощения за всё прошлое, от чего душа его, старого солдата, не имела покоя много лет, и за то, что ещё может произойти. В общем, надежда его была такой: «Только бы Михалыч меня простил, только бы не прогнал, а там и помирать не страшно, а там хоть и в тартарары провалиться нипочём будет».
Вот дошли они с Палканом до середины каменного забора машинного двора. За забором редкими коричневыми пятнами виднелась не готовая к уборке зерна техника. Все исправные комбайны нынче были в поле. Работа на полях предгорья в эту пору кипит. Шутка ли, на дворе уборочная страда, даже школьники подрабатывают, кто на зерновом току, кто помощником комбайнёра, и посёлок днями пустеет.
– Чего помалкиваешь, Палкан? Скажи, может, со мной поехать хочешь?
Палкан вслушивался в голос хозяина, но вывод сделал только один: «Никаких команд не поступало».
По этой причине он находился в полном непонимании.
«Чего это хозяин много говорит и ничего не приказывает? Странно».
Гонит от себя Степан дурные мысли и бредёт по пыльной дороге, глядя себе под ноги. Вот через мосток на правый берег речушки, спустился к воде, зачерпнул пригоршню воды, выпил её и лицо смочил. Чиста водица горной речки: ледники дальних вершин да горные родники её породили. Утром вода в ней холодная, пальцы рук сводит, а к полудню как молоко парное, тёплая, солнечными лучами прогретая. Когда по улицам водопровода не было, весь посёлок воду из реки черпал, да и нынче, по нужде, речной водой никто не брезгует.
Теперь метров сто вдоль берега и направо, четвёртый дом от реки:
– Ну что, Палкан, вот мы и пришли. Ежели хозяйва нас с тобой не попруть, тут и дом твой будет теперь. Пошли, что ли.
Чуть запершило горло у Степана, и он прокашлялся, не поднимая взгляда, шагнул