двухэтажного дома она пользовалась лишь двумя: кухней и небольшой комнатой, примыкавшей к ней, куда она перенесла кровать, тумбочку для лекарств и шкаф. Это была «летняя» спальня. Летом в ней было прохладно: под окнами росло древнее тутовое дерево, закрывающее своей кроной обжигающее солнце. А на зиму спальня закрывалась, как и все другие комнаты. Обогревать их было нечем да и незачем.
Заварив себе отвар шиповника, старуха села пить чай с подогретым хлебом и овечьим сыром.
Потом надела старую шубу и вышла из дому. Если снега было много, сосед по утрам, почистив свой двор, расчищал и ей дорожку до калитки. Но пока снега выпало мало. Земля была скована морозом и слегка присыпана колючей, холодной сахарной пудрой.
Старуха взяла метлу, ведро с водой, тряпки, свечи и направилась к старой церквушке. В деревне построили новую, добротную, где проводил службы приезжающий из ближайшего города священник. А в этой, маленькой и скромной, обычно никого не было. В советское время сюда ходили только старухи – такие, как она сейчас. А потом возвели новую, но старухи уже поумирали, и сюда забредали лишь редкие туристы да окрестные ребятишки.
Открыв амбарный замок на двери, старуха вошла, сняла шубу и начала разговор:
– Доброе утро, Гевор-джан! Как вы там? Что отец, бабушка? Как Варо? А я не очень… Кости болят от этого холодного воздуха! Хоть бы снег выпал!
Она вынесла половики и побрызгала пол метлой из ведра с водой. Встряхнула половики, вернулась и стала подметать пол.
– Всю ночь ветер воет: у-у-у, у-у-у… Спать не дает! Заклеила все окна, но все равно пробирается. Аж в кости, в кости! Думаю, может, пока на ночь разжигать печку? Авось снег выпадет, и теплее станет. А с другой стороны, боюсь, вдруг дров не хватит – в феврале ночи холодные, промозглые…
Собрав мусор в пакет, старуха вернулась за половиками, аккуратно расстелила их между входом и скромным алтарем. Взяла тряпку и вытерла две деревянные скамьи (которые сама же и заказала пару лет назад у соседа-столяра), пересыпала песок и зажгла свечи. Повернулась к ажурному кресту на алтаре и перекрестилась.
– Может, ты меня до февраля приберешь, Господи? Нет, соседи у меня хорошие, одолжат дров, если нужно. Но зачем людей тревожить? И потом… там мои мальчики – что мне тут делать? Живу вхолостую, только воздух перевожу.
Старуха опять перекрестилась.
– Прости меня, Господи! Раз оставил меня, значит, так и надо, я потерплю.
Присела на лавку, накинула на плечи шубу.
– Варо-джан, а ты как, родной? Как же я по тебе скучаю! Помнишь, когда тебя в армию провожали, ты мне сказал, что вернешься и на Каринэ женишься? Когда тебя… Когда ты не вернулся, Каринэ сначала убивалась сильно. А потом поехала в город учиться и там встретила сирийца, вышла за него замуж. Не хотела тебе говорить. Но ты и сам знаешь, наверно… А потом и у них война началась. И теперь они вернулись. Этот ее муж, сириец, хорошим парнем оказался. Не лучше тебя, конечно, но добрый, работящий. За всё берется, только бы семью прокормить. Там, говорят, у него свои магазины были, жил – не тужил. А сейчас… эх, на любую работу