в Европе начали появляться предпосылки возникновения интеграционных процессов. Постепенная потеря колониальных рынков… А где Притчин?
«Не пришел», – ответила про себя Полина.
Теперь уже не одна Полина смотрела на пустующий стул справа от нее.
– Заболел? – спрашивает Ирина Владимировна.
Никто не ответил. Никто не знал.
– Я ему материалы давала для открытого урока. Кто-нибудь знает, когда он придет? Я же должна знать, будет он выступать или нет.
На учительницу посыпались вопросы о предстоящем открытом уроке. Не то чтобы он очень волновал одиннадцатиклассников, просто они знали, что он волнует ее, и волнует очень, и вместо европейской интеграции можно поговорить о нем.
Но Ирина Владимировна отмахнулась от вопросов и спросила сама:
– Будет он, не будет, нужен человек на подстраховку. Надо взять у него материалы и подготовиться. Кто возьмет у Притчина?
По классу тут и там раздавались смешки. И с последних парт кто-то крикнул, наверное, Шумейко:
– Пусть Чукча у Притчина берет!
И кто-то добавил:
– Ей не привыкать!
Чукча – это Полина, потому что Чукчина. Но ее давно уже так никто не называл. С тех пор как класс начал подозревать их с Артемом во взаимном интересе. Но Артема не было уже несколько дней, и вот Шумейко смог себе это позволить.
Класс смеялся.
– Так! Тихо! – хмурилась Ирина Владимировна. – Чукчина, заберешь?
Полина кивнула.
«Чукча», – повторяла она про себя, кусая губы.
– Пишем дальше: узость внутренних рынков и зависимость многих европейских стран от внешнего рынка стимулировали – «Чукча» – возникновение первых интеграционных группировок – «Чукча» – ЕЭС и ЕАСТ – «Чукча». Вот, Шумейко, я на доске написала, что тебе не понятно? ЕАСТ… «Пусть Чукча у Притчина берет, ей не привыкать…».
***
Он знает, что он последний, его народ погиб, земля завоевана. Он не бросается с копьем на толпу людей в странных одеждах с бесцветными лицами. Его месть не живет на кончике стрелы, она не зажата в могучем кулаке. Она выступает утренней росой на листьях деревьев, падает дождем с неба, кормит собой чужеземцев, растворяясь в мякоти банана. Он ходит среди них с бронзовым неподвижным лицом, прерывая собой разговоры, туша смех, унося на себе их взгляды – все на спине, ни одного на лице. Он ходит укором, он ходит хозяином, пока он жив, эта земля не их. Его могут убить пуля, нож, удар по голове, может даже легкий толчок в спину, если у ног пропасть. Он не дух, он смертен. Но найди смельчака, который отважится на это. Они его ненавидят, клянутся друг другу, что этой же ночью отправятся в его вигвам. Но наступает новое утро, и, приподняв тяжелый полог, преграждающий вход в его жилище, он выходит ему навстречу. И снова блуждает меж их костров, а они снова его ненавидят, снова клянутся…
Ни у кого в классе не оказалось номера Артема. «Это и неудивительно, – думала Полина. – Индеец». Он им был, он так себя вел, так его чувствовала Полина. Так они познакомились. Полина частенько возвращалась туда, была снова собой, реже им. Когда была им, смотрела на себя и видела не