к плечу Одри, вдыхаю ее запах. Она не отстраняется. Поцеловать ее прямо тут, на грязном диване? Нет – срабатывает инстинкт самосохранения. Трудно доверять тому, кто однажды сделал тебе больно, трудно вновь полюбить. Но ведь хочется. Иногда даже думаю: чем больнее было, тем больше хочется.
– Соври. Необязательно же правду говорить.
Объясняет, как маленькому. Мило, конечно, но и унизительно немного. А план неплохой. Сообразил бы раньше – так бы им и сказал. Может, не выгнали бы тогда.
– Я уже признался директрисе, что в детстве ходил во сне.
– Черт. Тогда мы в пролете. А то в Австралии из-за одного лекарства люди по ночам объедались до безобразия и красили двери.
Одри наклоняет голову. Из выреза на свитере выскальзывает цепочка с крошечными амулетами. Удача. Сны. Эмоции. Тело. Память. Смерть. Седьмой кулон – трансформация – цепляется за свитер.
Я представляю, как сдавливаю руками ее тонкую шею. Слава богу, сразу же делается жутко. Не люблю думать о таком, но это единственный способ проверить, убедиться, что чудовище внутри меня не рвется на свободу.
Поправляю гематитовую подвеску. Подделка, скорее всего. Мастеров трансформации днем с огнем не сыщешь, поэтому настоящие амулеты делать некому. Такой мастер рождается раз в поколение или еще реже. А остальные тоже фальшивые?
– Спасибо. Идея хорошая.
Одри прикусывает губу.
– Может, это из-за смерти отца?
– В смысле? – резко откидываюсь, и в спину упирается подлокотник. – Он в аварии погиб, среди бела дня.
– Из-за стресса иногда ходят во сне. А мама в тюрьме? Тоже причина.
Еле сдерживаюсь, чтобы не кричать.
– Папы уже три года как нет. Мама сидит почти столько же. Ты же не думаешь…
– Не злись.
Тру виски.
– Ну да, чего мне злиться! Чуть с крыши не свалился, вылетел из школы, ты считаешь меня психом. Есть отчего на стенку лезть, – делаю пару глубоких вдохов и выдаю свою самую виноватую улыбку. – Но я злюсь не на тебя.
– Вот и хорошо. На меня не надо.
Одри пихает меня в бок. Я беру ее руку в перчатке.
– Я справлюсь. И с Норткатт разберусь, и в Веллингфорд примут обратно.
Противно, что бывшая девушка сидит тут, посреди семейного бардака. И знает теперь обо мне слишком много, как будто я наизнанку вывернулся, показал нутро. Но я не хочу, чтобы Одри уходила. Она опасливо косится в сторону кухни и шепчет:
– Слушай, только не бесись опять. А тебя не могли коснуться? Ну, знаешь, гигишники?
Коснуться. Поработать. Проклясть.
– Чтобы я ходил во сне?
– Чтобы спрыгнул с крыши. Как будто самоубийство.
– Подобное стоит уйму денег. К тому же я все еще жив. Так что вряд ли.
Не хотелось бы распространяться, но я и сам думал о подобной возможности. Не только я – все семейство; даже тайную ночную сходку устроили по этому поводу.
– Спроси у деда.
«Раз такой умный, сам и скажи, что происходит».
Киваю и рассеянно слежу,