яростно прорычал Энекл. – Ну, теперь готовься, этот пёс всё заварил, а расхлёбывать нам.
Диоклет ничего не ответил, ибо говорить было не о чем. Энекл довольно насмотрелся на нутроедов в болотах Цсереха и вполне представлял себе, что будет, когда их увидят горожане. Этому дню определённо не было суждено окончиться спокойно.
Палачи поднесли извивающихся нутроедов к сухому животу старика, плотно прижали, раздался громкий хруст, и похожие на змей твари медленно втянулись в человеческое тело, точно вода в воронку. Сперва казалось, что ничего не произошло, все вокруг хранили смятенное молчание, над площадью висела почти мёртвая тишина.
Затем раздался вопль…
Кричал жрец. В этом вопле не осталось ничего человеческого, казалось невероятным, что столь жуткий звук исходит из горла седобородого старца. Все его мужество и стойкость исчезли, остался лишь бьющийся между столбов несчастный старик, заходящийся в надрывном крике.
– Сколько это продлится? – спросил Энекл вроде бы про себя, но получилось вслух.
– Не знаю, – отрешённо сказал Диоклет. – Часы? Недели? Мы всегда убивали…
Вопрос был глупым. Диоклет точно так же, как и Энекл, встретился с нутроедами в Цсерехе. Никого из поражённых ими спасти не удалось. Жрецы Марузаха утверждали, будто нутроед питается некими внутренними соками человека, выделяющимися при боли и страхе, поэтому агония может длиться много дней. Жрецы были бы не прочь понаблюдать за страданиями какого-нибудь несчастного до конца, но царь запретил такие опыты даже на пленных и рабах.
Зрители непонимающе наблюдали за происходящим, но это было временное затишье, и через мгновение случилось то, что должно было случиться. Толпа взорвалась. Раздался вопль: «Амеш нумузук!» – «Смерть чужеземцам!» – и кто-то самый смелый бросился на ближайшего гоплита, хватая его за щит. Удар тупым концом копья в лицо сбил безумца с ног, но за ним последовали другие, на оцепление обрушился град вырванных из мостовой глиняных кирпичей.
Бадгу вскинул руку, с крыш полетели глиняные пули, но сегодня толпу не могло остановить даже это. Одни продолжали рваться к помосту, другие бросились штурмовать дома, стремясь добраться до стрелков. Прогудел рожок, и из примыкающих переулков на площадь вырвались две колонны лёгкой пустынной кавалерии из Ринда. Полосуя плетьми налево и направо, всадники в белых и жёлтых бурнусах попытались разрезать толпу напополам, но завязли на полпути. Кого-то стянули с седла, под кем-то подсекли коня, риндийцы разъярились и схватились за мечи. На площади пролилась кровь.
Вокруг царило безумие, ничем не отличающееся от настоящего сражения. Наводнившая площадь толпа едва ли не втрое превосходила царских воинов числом, а ярость заменяла им отсутствие выучки и вооружения. Под их исступлённым натиском фаланга начала проседать. Кого-то из гоплитов выдернули из строя прямо за щит, воин скрылся в толпе, и тут же раздался жуткий крик – нинуртцы рвали ненавистного чужака