тоже не под кустом себя нашли, а их атлеты больше нормального человека раза в полтора. Про их лохага первого ряда Томокла вообще говорят, что его матушка изменила мужу с гигантом. Слушай, ты никогда не задумывался, откуда в Филисиях столько здоровяков? Взять хоть то чудовище, которое ты одолел, – кстати, поздравляю с победой.
– Наконец-то вспомнил, – улыбнулся Хилон. – Благодарю. Не знаю, может, это благословение Алейхэ, а может, работа в поле и питание зерном и мясом. Как бы то ни было, одной лишь силы недостаточно для победы, иначе я бы сегодня не победил.
– Посмотрим-посмотрим, всё же хотелось бы, чтобы с урвософорцев сбили спесь… Смотри, выходят.
С двух сторон арены распахнулись ворота, и на песок вышли две колонны: одна жёлтая с чёрным, другая полностью чёрная. На состязаниях атлеты не носили одежды, только красили тело в цвета своего полиса, но для бега с оружием и фаланг облачались в тяжёлые доспехи, вес которых тщательно проверяли судьи. Оружием атлетам служили длинные копья, отличающиеся от боевых скруглённым наконечником.
Фаланги выстроились друг напротив друга, и атлеты принесли клятвы. Судья поднял жезл, слуги перевернули часы, и обе фаланги бросились друг на друга – филисияне с грозным рёвом, урвософорцы совершенно беззвучно.
Когда соль до конца пересыпалась в нижнюю чашу и трубы пропели на перерыв, Хилон с Эолаем покинули стадион и, купив у лоточника небольшой кувшинчик вина да кусок сыра, скрылись в небольшом проулке. Здесь они, не беспокоясь о дорогих одеждах, расположились прямо на ступеньках. Эолай ловко откупорил кувшин и протянул его Хилону.
– Пью в память доброго Тимокрита и его школы, а также за то счастливое время! – Хилон сделал большой глоток и передал кувшин.
– Пью в их честь, – воскликнул Эолай, – и в честь того портика за храмом Сефетариса – покровителя моряков, где некие молодые люди подняли немало чаш и наболтали немало глупостей!
– А всё-таки хорошо, – сказал Хилон, снова приложившись кувшину, – просто замечательно, что мы ещё умеем почувствовать себя юнцами. Помнишь, как ярко светило тогда солнце и каким синим было небо?
– Каким сладким было дешёвое вино и какими нежными – грубые руки портовых да сельских девок, – расхохотался в ответ сенхеец. – Ты всё такой же вдохновенный мечтатель, Хилон, не так ли?
– А ты всё такой же богохульник и сквернослов, Эолай, не так ли?
– Ой, на свете столько зануд, должен же кто-то разбавлять эту бочку патоки стаканом-другим вина, иначе мир будет весьма невесёлым местом. А про вино я, между прочим, серьёзно. Был недавно на пиру у мидонийского посла – никак не вспомню имя, что-то вроде Захалазазазазур. Так вот, когда мы насытились, выставил он на стол двадцатилетнее шурранское вино с печатями царских подвалов. Всё вроде хорошо, и тут посол с нашим любителем тяжб Гепсиллом ка-ак пустятся в наискучнейший спор о принадлежности Кортонских