все, кого он хоть сколько-то помнил за свою жизнь. А, может, даже ещё кто-то.
И всех плохо видно в кухонных сумерках.
Мама, конечно, в самом центре – низко наклонилась над столом и над чем-то плачет. Мама всегда плакала на праздниках: то от «таких добрых слов, спасибо вам, родные»; то от подарков, которые «да и дарить-то не стоило, они же дорогущие»; то просто от того, что уже сто лет никого не видела и успела очень сильно соскучиться.
Почему плакала на этот раз – Микита пока не понял, но подозревал, что ото всего сразу.
Папа стоял рядом – по его лицу вообще непонятно, счастлив ли он, расстроен или просто устал настолько, что лучшим праздником для него был бы одинокий вечер перед телевизором.
Дед одной рукой обнимал микитиного младшего брата, а второй – Любавку в тёмном платке, робко жмущуюся подальше от стола. Микита хотел крикнуть ей что-нибудь, но решил, что она опять цыкнет зубом, рассмеётся и назовёт его дурачком. Не при отце же ему это слушать.
Тётьку Лёньку никуда не приглашали уже почти пять лет, но она всё равно приезжала почти на все праздники, а в этот раз даже привезла с собой то ли сына, то ли племянника, которого никто не любил. На прошлый Новый год он своровал из-под ёлки все конфеты и отдавил хвост дремавшему коту.
Мамины подруги с работы, папин товарищ из гаража, тот самый дедушкин сосед, мечтающий о вечной пьяной трезвости, микитины школьные, дворовые и армейские (когда только успел?) друзья – все стояли на кухне, сливаясь с полутьмой и друг с другом, держали в руках рюмки и смотрели опустевшими взглядами на стол.
Даже Череп и Биджо почему-то здесь – один не моргает и, кажется, спит стоя, а второй уже подбирается ближе к молодой маминой ассистентке и изображает при этом какой-то дурацкий печальный вид.
– Сегодня мы хотим выпить за знатного жениха, примерного сына и надёжного товарища, – грузно бросило в собравшихся единственной незнакомое лицо, возвышавшееся над столом. Микита нахмурился, подвинул кого-то из не заметивших его гостей в сторону и, прищурившись в темноте, пытался рассмотреть говорящего. Широкий мясистый рот этого лица казался ещё шире на фоне жиденький гитлеровских усиков – остального не видно. – А самое главное – мы пьём за блестящего, понимаете ли, солдата.
Микита перебирал в голове те десятки подходящих друг другу слов, которые обычно слышал на день рождения. Ему хотелось побыстрее сложить из них собственный тост. И попить.
Узнать бы ещё, что за повод.
Микита подошёл ещё ближе.
– Хорошо Родине послужил! А потом, как послужил, – сразу домой. Теперь он только вам нужен! А нам уж, понимаете, нет.
Мама наклонилась ещё ниже.
Микита остановился около стола. На нём – какой-то большой ящик, пропахший пылью и грязью – и стеклянное окошечко.
– Пьём за афганского солдата!
Микита почувствовал, как пол уходит из-под ног. Как все лица медленно, будто пластилиновые,