гибнут за металл», – процитировал Шабалин, не переставая гладить Мурзика.
– Не евши, наверное, – вздохнул Морозов. – А у меня бутеры закончились. Мы с Мурзиком бутеры с салями съели.
– Я сбегаю! Шаурма за углом!.– крикнула Анна и пулей вылетела из кабинета.
Шабалин хотел остановить её, поймав за руку, но его ловкость напрямую столкнулась с резвостью барышни, желающей, во что бы то ни стало, отличиться, и… Фьюить! Не поймал.
– Чего? Зачем? – начал было ворчать Шабалин, но было видно, что ему такое внимание очень приятно.
– Для тебя старается! – произнёс Морозов.
– Для тебя, – уточнил Шабалин.
Он вновь стал любовно трепать Мурзика по загривку.
Морозов вспомнил, как Шабалин с друзьями из отдела принёс ему в госпиталь маленького чёрненького щенка, поднял над головой, и щенок, заскулив, описался от страха, а он, Морозов, схватил его, засунул под одеяло, и тот притих и, пригревшись, уснул. Тогда Морозов вдруг категорично заявил, что малыш останется с ним в госпитале. И он остался. Среди ночи продрал свои младенческие глаза, не заплакал, нет, а как-то неистово стал лизать заклеенную рану Морозова. А потом с обходом пришла пожилая медсестра и потом позвала доктора, и они, вместо того, чтобы всыпать оперу по первое число и выкинуть из палаты собаку, взяли Мурзика на руки и стали, смеясь, его ласкать. Затем принесли молоко. Мурзик, смачно чавкая, всю тарелку вылакал и со знанием дела наделал несколько луж прямо под капельницей. Тогда медсестра забрала Мурзика к себе, приводила каждый день к Морозову, и тот вскоре энергично пошёл на поправку. (А до этого он в трезвом уме и твёрдой памяти, на полном серьёзе вёл переговоры о переезде в хоспис).
Когда Морозова выписали – медсестра даже прослезилась и попросила, чтобы они с Мурзиком хотя бы иногда навещали её. Морозов пообещал. Но ему всегда было некогда. А потом он узнал, что медсестра умерла.
Морозов знал, что Шабалин тогда тоже мог взять Мурзика к себе на время и взял бы! Но тот жил с тёщей в тёщиной квартире. И боевая тёща была крайне опасна, так как могла в припадке гнева прибить собаку каким-нибудь кухонным предметом.
Морозов никому не разрешал играть со своей овчаркой. Шабалин был исключением. Морозову даже нравилось наблюдать, как радуется Мурзик его приходу, как ласкается. И сейчас он сидел за столом и улыбался.
– Сокровище, а не собака! – приговаривал Шабалин. – Знали, кого тебе дарим. Голубых кровей пёс. Аристократ, блин! В крутом питомнике взяли.
Морозов тряхнул головой.
– Раз уж ты здесь… – начал он.
– Ага, – кивнул Шабалин.
– Давай с тобой поразмыслим, как он, – и Морозов ткнул пальцем в стол, где веером были разложены фотографии жертв.
– Мы с тобой уже три года по-маньякски мыслим. Только «умный» там, а мы, тупые, здесь.
– Но сегодня, согласись, неординарный случай.
– Ага.
– Увидим мир с позиций «умника» и ответим на поставленный