ремеслу хлебопека. Как же так получилось, что наука, впитанная едва не с материнским молоком, навсегда выветрилась из головы, стала чужой всего-то за пять лет, проведенных в Цитадели? Такой же чужой, как этот человек, что зовет его сыном и столь крепко сжимает в объятиях.
– Будет, будет, – сухо сказал мужчина и высвободился. – В избу идем.
Старик часто-часто закивал и заговорил, давясь словами:
– Радость-то какая… вернулся… а мать-то ведь по осени схоронили. Не дождалась тебя. Умирала, все говорила: «Сы́ночку бы повидать, хоть обнять напоследок, словом перемолвиться». А я вот, видишь, дожил, пень придорожный! Теперь и помирать можно. Сынок, дай нагляжусь на тебя!
Тамир настойчиво повел отца в дом, переводя беседу с жалостливого лепета на разговор более насущный.
– По осени? – уточнил он.
Строк закивал:
– Настудилась, занемогла да в три дня сгорела от лихорадки. Уж и целителя я звал, да только он руками развел, мол, от старости и тоски припарок не придумано.
Сын нахмурился и спросил:
– Обряд-то по уму провели? Не поднялась? – Он шагнул в темную, душно натопленную избу.
– Не поднялась, что ты! – замахал руками старец. – Из сторожевой тройки колдун отчитывал. Нам же в прошлом годе нового наузника урядили.
– Схожу на жальник, проверю, что он там отчитал, – отозвался Тамир, в душе не доверяющий никому, кроме себя, и повернулся к стоящему в стороне оробевшему пареньку:
– Коня расседлай да сумы переметные в избу неси, нечего столбом верстовым стоять.
И так были сказаны эти слова, что застывший в изумлении мальчишка мигом ожил, поклонился и убежал во двор, только пятки замелькали. Старый хлебопек метнул на сына удивленный взгляд: не думал он, что его Тамир, прежде такой неуверенный и мягкий, сможет когда-либо говорить так властно. И слышалось, что привычка приказывать давно и прочно прижилась в его низком негромком голосе.
Отец растерянно глядел на возмужавшего наследника, который казался ему таким чужим, непонятным. Если бы не лицо, в чертах которого угадывался облик почившей жены, Строк небось и вовсе усомнился бы в своем родстве с этим суровым незнакомцем.
– Скажи, есть ли у тебя нужда какая? – тем временем спросил Тамир.
Хозяин дома виновато ссутулился, думая, будто сын хочет упрекнуть его, и залопотал:
– Ты уж прости, родной, нет у нас уюта прежнего. Млава как умерла, так и опустела изба без хозяйки. Не серчай…
И он обвел рукой горницу, словно прося прощения, что встречает единственное дитя в таком убогом убранстве.
Обережник проследил за движением сухой ладони.
Изба как изба. При матери, знамо дело, и тканки на скамьях чище были, и полы выскоблены так, что глаза слепило. Но в остальном все, как пять лет назад, – знакомые с детства сундуки, ткацкий стан в углу, прялка с куделью. Вроде ничто не изменилось, лишь побледнело, постарело и без хозяйки словно