хлеб глинистый, каша слипшаяся. Наконец колдун не выдержал, отложил ложку и мрачно спросил:
– Эдак вы каждый день столуетесь?
Отец по-прежнему виновато развел руками. Сын поднялся, подошел к скамье, на которой лежали переметные сумы и, пошарив в одной, извлек завернутый в холстину каравай, шмат сала, несколько головок чеснока и вяленое мясо. Достав из-за пояса нож, он принялся нарезать яства толстыми пластами, но замер, почувствовав пристальный испуганный взгляд.
Яська смотрел на нож глазами, полными ужаса. Видать, промелькнуло в умишке, что этот самый клинок резал и руку колдуна, и мертвую плоть какого-нибудь покойника и… Хранители ведают, что еще. Тамир усмехнулся и на кончике ножа протянул мальчишке темно-красный кусок говядины.
Будто зачарованный, Яська взял лакомство, но так и застыл, от ужаса и отвращения не имея сил поднести его к губам. Да еще проклятый колдун другой кусок себе в рот отправил и глядит прямо в глаза, жует.
Желудок подпрыгнул пареньку к горлу, и Яська вынесся в сени, зажав рот ладонью.
Строк лишь горько вздохнул. Даже когда умерла Млава, не чувствовал себя старик таким обделенным, таким… обокраденным. Кто сейчас сидел с ним за одним столом? Разве Тамир? Не было у его сына таких пустых глаз! Не было этого холода в голосе. Звонким был парень. И сердце у него пылало, и глаза светились. А этот неведомый чужин кто? Словно подменили его креффы в Цитадели! Перекроили на свой лад, не оставив ничего от трудов отца и матери. Забрали дитя ласковое, а вернули неведомо кого. Холодного. Словно мертвого.
Только и радовалось родительское сердце, что сын все же жив. Не сгинул. Жаль, душа у парня озлобилась. Но душа ведь как птаха: приласкай, обогрей – и затрепещет. Найдется красивая, стройная, с очами ясными – оживет его сын, как иные, жизнью битые, оживали.
– Сынок, как жить теперь будем? – осторожно спросил старик. – В летах ты уже таких, что пора бы и жену в дом вводить…
Услышав это, обережник усмехнулся:
– Отец, какая жена? Я – колдун. Вне рода мы. Вне обычаев. И семей у нас нет. В городе я не останусь. Повидаться приехал. Проведать. А завтра обратно в Цитадель отправлюсь, на мой век там покойников хватит.
У Строка жалко вытянулось лицо. Возникший было в дверях Яська круто развернулся и снова кинулся обратно, едва сдерживая рвоту.
– Прости, сынок, не разумею обычаев ваших. – Старик вытер глаза.
– Не по сердцу тебе, что я труповодом стал? – спросил Тамир, сам не понимая, откуда, из каких глубин души лезет эта желчь и изливается на породившего его человека.
– Не труповод ты, – вдруг твердо ответил отец, – ты сын мой. Им и останешься.
И старик порывисто обнял этого чужого рослого мужчину, которого не понимал, но которого тем не менее любил всем сердцем и в котором чуял родную кровь. Чуял даже сквозь отчуждение, пролегшее между ними, сквозь долгие годы разлуки.
– Пойдем на буевище, сынок, – хрипло произнес Строк. – Матери поклонишься. Она все глаза