ягоды отменные. Раз я все ещё жива, значит ты умеешь их выбирать, – пытаюсь задобрить его и отвлечь от грустных мыслей себя.
Мэкхья молча выдувает клубы дыма, при этом никак не реагируя на мое замечание. На лице полное блаженство. Впервые вижу, чтобы он закурил.
– Что ты имел ввиду говоря, что индейцы индейцам рознь?
– То и имел ввиду.
Минуты две тщетно жду продолжение. Но нет. Молчит.
С этим человеком явно не построить диалог, что ещё взять с необразованного индейца, мысли даже свои выразить не может.
– Ты шлепаешь губами.... – решает оповестить он меня.
Понимаю, что выгляжу глупо, но стараюсь смотреть в его сторону как можно более пренебрежительней.
Улыбается.
Со скорбью признаю, что чрезвычайно завишу от его настроения. Но все ещё держусь. Улыбаться не буду.
– Меня ругаешь? – допытывается он.
– Да, как раз откручиваю тебе голову.
Мэкхья громко смеётся, почти так же, как тогда, на берегу. Я тоже больше не могу сдерживать улыбку. Глупое сердце тает моментально.
Мне нравится вот так у костра сидеть, разговаривать, шутить. Я представляю, что не убегаю, не скрываюсь. Представляю, что ноги не болят и, что вовсе не сыро вокруг.
– Человек должен сам сделать свои стрелы, – серьезно говорит он.
– Зачем? Почему? Что ты имеешь ввиду?
– Ты не сможешь всю жизнь прятаться и убегать. Однажды этому наступит конец. Будь охотником, Амо. Перестань быть жертвой. В твоих руках лук, так научись же стрелять из него, либо брось и освободи руки для подходящего орудия. Но что бы не было, всегда борись.
– Ты говоришь загадками.
– Я говорю вполне понятно, тебе полезно будет научиться слушать сердцем. Иначе нет смысла во всем этом.
Снова закуривает.
– В чем нет смысла? Я не понимаю тебя. Ты же элементарно не рассказываешь, как нашёл меня и для чего помогаешь мне? Почему после встречи с тобой происходят необъяснимые вещи?
– Необъяснимые вещи? – переспрашивает, как обычно игнорируя неинтересные ему вопросы.
– М..м..медальон например. Что вчера было? Для чего мы опускали его в воду?
– Ты серьезно ничего не знаешь? Сначала я думал, ты притворяешься! Я бы тоже с опаской относился к первому встречному. Но сейчас для меня необъяснимо, – он делает упор на последнее слово, – как раз то, что ты не понимаешь элементарные вещи, которые даже индейский ребёнок знает с колыбели.
Я отшатываюсь, как от пощёчины, еле хватая воздух ртом. Больше не собираюсь продолжать этот унизительный разговор.
Встаю и ухожу. Он меня не останавливает. Даже не шелохнулся.
Горло терновым венком сдавливает гнев. Мерзкий индеец ничего не знает обо мне. Он не имеет право меня осуждать. Я была рыбкой в тесном аквариуме всю жизнь. Крупицы информации, что как корм скупо подбрасывала мне бабушка – все, что я знаю о прошлом.
Стоя на обрыве, я безуспешно пытаюсь подавить бушующее негодование. Но обида в итоге берет верх над разумом.
«Не позволю какому-то