стояла принесённая мною тарелочка, так что вопрос был праздным.
– Да, милорд.
– Какое ваше любимое?
– Эклер с ванильным кремом, милорд.
– А вы могли бы съесть два таких эклера разом?
– Пожалуй…
– А пять?
– Это было бы затруднительно.
– А десять?
– Едва ли это возможно.
– Так вот представьте, мисс Кармель, я тоже очень люблю пирожные – ореховые корзинки, если быть точным. Настолько люблю, что начинаю их есть и уже не могу остановиться: во рту приторно сладко, аж до тошноты, живот скручивает от боли, но я продолжаю через силу запихивать их в себя. Чувство престранное – и сладостно и гадко. Прекрасно знаю, что остаток дня мне будет очень плохо, но завтра я пойду за новой порцией. И кто в этом виноват: пирожное, оттого что оно такое заманчивое и хорошо пропеченное, или я, потому что, ведая о последствиях, продолжаю его есть?
– Но пирожное не внушает вам привязанность насильно.
– Разве одно мешает другому? Или вы думаете, я не в состоянии отличить истинную привязанность от внушаемой? Уверен, и вы почувствовали вчера разницу. Хотя противиться, признаю, очень трудно. Порой невозможно. Тем не менее, несложно определить, где истинное чувство, а где сладостное принуждение. А теперь представьте, что оба ощущения взаимоналожились…
– Тогда я бы возненавидела это пирожное.
– Так, по-вашему, ненависть противоположна любви?
– А разве нет?
– Нет. Равнодушие – вот истинный антипод.
– То есть, пока я здесь, мне придётся любить ореховую корзинку?
– Именно.
– И нет другого выхода?
– Разве что залепить себе уши воском, потому что заставить корзинку молчать очень проблематично.
Скорее, нереально. А стоит леди Фабиане заговорить, тем паче, запеть, и пытаться противиться её чарам – всё равно что дуть на океан, в надежде отвести надвигающееся цунами.
– Но вам повезло родиться женщиной. На вас её влияние сравни легкому ветерку, – усмехнулся граф.
– А на вас другое?
– Другое, – уклонился он от подробностей, а расспрашивать было бы неуместно. – Да отложите вы, наконец, эту книгу! Между сиренами и русалками нет ничего общего.
– Разве?
– Да. Хотя многие ошибаются, считая их родственными. Когда-то мы тоже так думали… Знаете, однажды в наши края приехал бродячий цирк. Повсюду были афиши, сулившие зрителям невообразимое морское чудо: русалку. Фабиана загорелась увидеть его…
– И что же?
– Когда мы вошли в шатёр, взору предстала ванна с формальдегидным раствором, в которой плавал начинающий подгнивать труп обезьяны: к верхней части туловища они леской пришили хвост крупной трески. Личико сморщенное, всё скукоженное и почерневшее – премерзкий уродец. Фабиана тогда очень разозлилась.
Могу себе представить: совершенную Фабиану Мортленд записали в родственницы к полуразложившемуся примату с рыбьим хвостом.
– Знаете, что она тогда сделала?
– Пожаловалась директору цирка?
– Лучше. –