поезду. Я понятия не имел, что сделает эта женщина с кошельком, и, если честно, я не хотел об этом думать. Костян, возможно, никогда бы так не поступил, но мне, почему-то, вдруг стало так легко дышать, что последующие несколько часов в вагонах пролетели для меня практически незаметно.
Впервые за долгое время я был так счастлив. И у меня было как минимум два повода для счастья: деньги и осознание того, что я могу купить Катьке с Ванькой не только шоколадку, а даже пирожное или самый настоящий торт. Даже более того, мы сами могли бы устроить себе праздник на эти деньги. И я практически уже бежал в конуру, чтобы сообщить всем эту радостную новость, но, когда я вернулся, вся радость вылетела из меня как пробка из шампанского, которого я никогда не пил. Я увидел Костяна, сидящего у левой стены с разбитым носом, трясущуюся от едва сдерживаемых слёз Катьку и одного из наших бомжеватых друзей, спавшего практически у входа в конуру и сжимавшего в руке практически пустую бутылку дешёвой водки.
– Что случилось? – резко спросил я, бросая на землю сумку с деньгами и подбегая к Катьке. Я обнял её, и она разрыдалась в голос. Я повернулся к Костяну за ответом, и он, шмыгнув носом, из которого сочилась кровь, выдавил из себя:
– За водой сходили.
– С кем? – тупо спросил я.
– С нашими соседями, – махнул он в сторону бомжа. Я только сейчас обратил внимание на то, что второго нашего друга не было видно, хотя они, как правило, уходили и возвращались вместе.
– А где второй? – я старался говорить как можно тише и спокойнее, хотя внутри меня начало разрастаться какое-то неприятное чувство.
– Нету. Уже.
В ответ на его слова Катька разрыдалась ещё сильнее, а я зачем-то выбежал на улицу, как будто мне стало очень сложно дышать. Я не понял ничего из разговора с Костяном, спрашивать что-то у Катьки я не рискнул, а за пределами конуры было слишком темно, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Я постоял несколько минут на морозном воздухе, чтобы хоть немного прийти в себя, привести мысли в порядок и отдышаться. Когда я откинул плёнку, мне на какой-то миг всё показалось игрушечным: и конура, и кровь на лице Костяна, и даже бутылка, почти выпавшая из руки бомжа. Но это чувство прошло, как только я сел на холодную землю. Я молчал, и Костян тоже разделял эту мёртвую тишину, нарушаемую только Катькиным всхлипыванием, да негромким храпом.
– А где Ванька? – спросил я через несколько минут, когда Катька немного успокоилась.
– Спит, – ответил Костян, махнув рукой на левый угол.
Я повернул голову и увидел груду старых тряпок и покрывал, в которые с головой зарылся Ванька. Не удивительно, что я не сразу его заметил.
– А он как?
– Да ничего, – снова ответил Костян, и отстранённо прибавил: – Спит.
Костян помолчал ещё несколько минут, после чего медленно подполз к спящему бомжу, взял полупустую бутылку из его грязной руки и направился к куче, в которой лежал его брат. Он достал из одеял старый грязный стакан и налил в него водки.
– Ты что, Ваньке тоже наливал?
– Наливал, –