выглядел как развалина, несмотря на каменные стены. На земле вдоль стены лежали упавшие детали черепицы. Пару дыр в крыше попытались прикрыть кожаными мешками, напоминавшими истощенных зверей. Кусок трубы обвалился.
Казалось, и дом, и его обитатели вот-вот иссохнут и рассыпятся под палящим солнцем. Карл подумал, что внезапный порыв ветра мог бы сдуть этих двоих с кресел, так что они беспомощными ветряными духами полетели бы перед ним по дороге. Его передернуло, несмотря на жару, и он пошел дальше, не оборачиваясь.
Безымянное гудящее беспокойство привлекло его обратно к тому месту пару недель спустя, но теперь там уже не было этих людей, а крыша рухнула. На веранде стояли кресла-качалки и слегка покачивались на ветру, словно старики только что встали.
«Продается», – гласила надпись на табличке перед домом. Он прочитал ее по буквам. Табличка криво держалась на палке и, казалось, сама в себя не верила.
Карл замер, глядя на пустые кресла.
– Черт побери, – сказал он. – Черт побери.
Он поднял камень и бросил его к дому. Тот оставил пару трещин в оконном стекле, и так уже разбитом. Дыр в нем прибавилось.
Карл внезапно вспомнил, что у мужчины раньше была борода. Седая борода пеной прикрывала подбородок и щеки, отчего его лицо казалось больше, но не становилось мягче. Он был мощным. Высоким. У него были ярко выраженные черты лица, темные жесткие глаза. Волосы женщины были тогда матово-черными, собраны в пучок, лицо сухое и морщинистое, как застывшая глина. Она почти всегда стояла на кухне спиной к нему. Она протягивала еду, не глядя. Обычно кашу. Даже когда она смотрела на Карла, она словно не хотела смотреть. Она только давала ему еду. И кров. По утрам его отправляли в поле, где он работал дотемна. Иногда его вместо этого отправляли к священнику, который должен был научить его читать и писать и злился, если Карл не приходил.
У священника было две Библии, вспомнил теперь Карл. Одна была очень потрепанная, и казалось, из нее торчали длинные небесно-голубые волоски. Этой он обычно бил. Вторая была в переплете из светлой блестящей кожи, ее он целовал, но никогда не открывал.
– Хоть что-то умное в тебя возможно вбить, – кричал он, молотя потрепанной Библией по пальцам. – Ты что, совсем ничего не понимаешь, мальчишка?
Карл тогда ничего не понимал. Он редко понимал слова из книг. Не видел смысла во всех этих разговорах о Боге. Знал только, что он появился на свет в поле где-то неподалеку и что в ту ночь был сильный туман. И даже если бы небо было ясное и светили звезды, едва ли пришли бы трое волхвов. Так сказал священник. Карл предпочитал ничего не говорить. Единственное, что скрашивало посещения фермы священника, – его жена. Кругленькая и улыбчивая, когда муж не видел. Еще он помнил их младшую дочку, которая с удовольствием стояла в дверях и глазела, наступая себе на пальцы и пытаясь засунуть кулак в рот, не отводя взгляд от гостя.
Нет, Карл совершенно ничего не понимал. Почему, например, он должен спать на жесткой скамье на кухне, когда в доме была пустая комната. С мягкой кроватью. В той комнате