чтобы он беспрепятственно позволял показывать ее на всех твоих выставках, Ваня. А теперь мне пора.
Сафрон забрал картину и ушел, а Иван отправился спать. Вечером его разбудил звонок телефона.
– Ну что, не передумал еще, москвич? – прозвучал в трубке трогательный голос Оксаны.
– Привет, Оксана. Ничего я не передумал, – ответил Иван. – Когда ты приезжаешь?
– На заводе сказали, что надо отрабатывать десять дней, пока замену найдут, – ответила она.
– Почему так долго? – снова спросил Иван.
– Говорят, что по закону положено месяц, но за меня мастер Сергей Палыч попросил.
Через короткую паузу продолжила:
– У меня время заканчивается, перед отъездом позвоню.
– Дай мне номер твоего домашнего телефона, я тебе перезвоню, – быстро проговорил Брагин.
– Нет у меня никакого домашнего телефона. Я звоню с междугородного переговорного пункта, – ответила Оксана и повесила трубку.
Вышла из будки, села на стул, ожидая следующего разговора, и подумала: «Нет у меня ни домашнего телефона, нет ни дома, ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни дедушек, ни бабушек, ни дядей, ни тетей – никого у меня нет! У меня даже точной даты рождения нет. Потому что я подкидыш детдомовский. Вечно испуганный, голодный и плачущий. Которого этот детдом выбросил после восьмого класса в заводское ПТУ учиться на токаря. А завод место дал в женской общаге, в комнате на шесть человек. В которую каждую ночь ломятся небритые хари, разящие перегаром, и лезут под одеяло в грязных носках».
– Иваненко Оксана Владимировна, пройдите в пятую кабинку, вас ожидает Москва.
А Иван в это время вовсю уже рисовал – после телефонного разговора, выспавшийся, счастливый своими прекрасными перспективами и надеждами на будущее. Он работал до пяти часов утра, а потом грохнулся спать. Разбудил его опять телефонный звонок, в двенадцатом часу дня. Звонил Сафрон. Сказал, что через час подъедет, деньги привезет. Брагин сходил в душ, попил чайку и уселся перед новой картиной – «Ночь перед Рождеством». Рассматривая ее в дневном свете, думая про себя: «Вроде ничего получилась, я ее над сценой повешу вместо „Рождества“».
Приехал Сафрон и привез очень внушительную сумму денег, вырученную за «Золотую Бабу».
– Ваня, а ты знаешь, наш коллекционер согласился с выдвинутым требованием выставлять картину на всех твоих выставках, но поставил свое условие – обеспечивать охрану на демонстрации картины будут его люди. Я согласился. Пусть охраняют, – проговорил Сафрон.
– А зачем ее охранять? – спросил его Иван.
– А черт его знает! У них там наверху свои тараканы в головах. Раз «Баба Золотая» – ее надо охранять, – весело ответил Сафрон. Помолчал и продолжил: – А я ведь все, Ваня, о Володе Высоцком думаю. Страсть великая у него во всем и не ограниченная ничем. Видимо, чтобы творить, нужна эта самая страсть! Вот во мне нет такой страсти, и не получается творить у меня, сколько я ни пытался. Ни в музыке, ни в поэзии, ни в живописи не получается. Исполнять – могу.