за бедных детей? – издалека начала она.
Николай пожал плечами и усмехнулся.
– Не люблю, когда плачут женщины и дети.
– А ты не хочешь делать добрые дела для большего количества людей?
– Что ты имеешь в виду? – Николай внимательно посмотрел на неё чёрными глазами.
– Ну-у, например, преподавать на Пречистенских курсах.
Елагин снова отвернулся, глядя в темноту города, будто пытаясь там найти ответ.
– Я уже думал об этом, Маша. Я слышал об этих курсах: тайные собрания, прокламации, запрещённая литература… Мне бы не хотелось из-за них вылететь из гимназии, наш директор – большой консерватор.
– Ты что, боишься? – ошеломлённо воскликнула Мария.
– Потерять место? Да, – спокойно ответил Николай,– тем более что я не сочувствую революционерам.
– Но разве ты не видишь, как несправедливо устроено наше общество? – загорячилась Маша, – столько несчастных, обездоленных…
– Маша, я вижу это, но невозможно насильно сделать людей счастливыми. А революция – это и есть насилие. Разве это секрет, что во время бунтов и переворотов наивных неграмотных людей используют более хитрые, чтобы присвоить власть? А кто не принимает эту власть – нещадно убивают… Уже сейчас убивают, а что же будет потом? А меня тоже убьют, если я не хочу другой власти?
– Коля, что ты такое говоришь? Это временные меры… – растерянно ответила Маша. – Революционеры вовсе не такие, они хотят сделать общество более справедливым.
Николай помолчал.
– Ты слышала такую поговорку: благими намерениями вымощена дорога в ад? Чувствую, мы туда и катимся…
– Мне кажется, ты нарочно преувеличиваешь, – обиженно сказала Маша. – Скажи просто, что не хочешь преподавать рабочим…
– Я соглашусь преподавать ради тебя, если меня возьмут, – неожиданно закончил Николай.
– Возьмут, возьмут! – обрадовалась Маша, – вот увидишь, какие там прекрасные люди работают и учатся!
Он усмехнулся, но ничего не ответил. Они подъехали к особняку на Малой Никитской. Вместо того чтобы расстаться у дверей, Коля неожиданно объявил, что желает поговорить с её отцом. Маша удивилась, но не возражала.
Они поднялись к кабинету Рябушинского. Николай остановился и попросил её пока не входить. Она кивнула и пошла к себе. Маша только успела переодеться в домашнее платье, как горничная позвала её в кабинет отца.
Папа выглядел на редкость бодрым в такое позднее время и как будто обрадованным приятным известием – его усы торчали завитками вверх, как в минуты выгоднейшей сделки. Он встал и подошёл к ней поближе, беря за обе руки, как маленькую девочку.
– Машенька, Николай Константинович попросил твоей руки… Я счастлив иметь такого зятя и дал согласие.
Маша ошеломлённо молчала и растерянно глядела на Николая, как та женщина на катке.
– Коля, почему ты не сказал