далёким прапрадедушкой и записал:
“Комендант крепости Татищева полковник Елагин Григорий Миронович зверски замучен и погиб от рук Пугачёва.”
К записке был приклеен старый клочок бумаги, где Николаю удалось прочитать: “Елагина Г.М. во уважение бедственного состояния разсудилъ определить его комендантом в ближнюю к Оренбургу Татищеву крепость.” Губернаторъ Рейнсдорпъ 1772 г.”
Бросилось в глаза название крепости. Надо же – и тут Татищев! Бедный Григорий Миронович. В их семье уважали героя, пострадавшего от рук Емельяна Пугачёва. Он погиб вместе со своей женой. Николай знал, что Пушкин именно его предка описал в романе “Капитанская дочка”.
Следующим документом оказался… донос! От Петра Алексеевича Татищева:
“Иван Елагин сын Перфилия говорил про их царское величество многие неистовые слова, посмел на царские именины выдать служилым людям вино смешаны вполы с водою, что нанесло урон государевой чести…”
Николай понял, что отец переписал документ, по всей вероятности, из архива, но зачем? А вот и продолжение:
“Пожаловать Петру сыну Алексия Татищеву триста рублей и пожизненное право беспошлинной торговли и особое указание властям впредь его от всяких обид охранять.” Екатерина.
И ещё любопытное письмо, тоже переписанное Константином Васильевичем:
“Доношу Вашему сиятельству, что Василий Дмитриевич Елагин и Фёдор Васильевич Татищев во время ведения русской армией боевых действий с Наполеоном Бонапартом сошлись на дуэли 18 сентября 1812 года. Сия дуэль кончилась бескровно по причине вмешательства секунд-майора Саврасова и примирения сторон.”
Что же получается? Нынешнее состояние вражды между нашими семьями передаётся из рода в род? Странно. Отец ничего не говорил, да и ссор между ними раньше не было.
Теперь письма. Николай взял пожелтевший листок и с трудом разобрал подпись – Василий Дмитриевич Елагин. От деда! Столетней давностью повеяло от бумаги. Дед жил в имении жены Елизаветы. А значит сюда писал сыну – Константину…
С документами Николай разбирался всю ночь.
Марья заходила спросить, не надо ли чего принести? Лукич подкинул дрова в печку, чтобы барин ночью не замёрз в кабинете. Но Елагин ничего не замечал. В нём проснулась страсть к старинным документам, тем более что в них рассказывалось о его предках. Это ли не самая большая удача для историка?
Сентябрьское утро не спешило освещать дом Елагиных. Серые тучи закрывали солнце, словно тёплым одеялом, и света было мало. Николай устало потёр глаза. Он всё прочитал. Хозяйственный дед давал советы сыну по ведению дел в родовом поместье, сообщал о незначительных событиях жизни, упоминал о знакомых, которых Николай не знал, передавал бесчисленные приветы родни. Это было бы не очень интересно, если бы не одно письмо, которое резко отличалось от остальных тревожным тоном.
Николай смотрел на него и перечитывал снова и снова:
“Ты