И нафиг тебе слон? Будет тут ходить по дому, хоботом махать. Может, не стоит?
– И правда, у нас же ты есть, – Джа ловит брошенную в ответ подушку и зажимает ее между коленей. – Просто… Так все осточертело. Сидим как на поводке. Мне как-то…
– Тесно, – догадывается Михаил. – Сколько мы здесь торчим безвылазно? Года два есть, да? А тебе и в голове собственной тесно, раз болит. Кстати, как? Отпустило хоть немного?
– Отпустило.
Свернув с темы, они замолкают на долгие минуты. Джа пялится в немой экран, Михаил смотрит сквозь громадную, припаркованную в углу вазу из расписной глины, и оба не видят ни того, ни другого.
– Ты ведь знаешь, нам нельзя уезжать, – Михаил акцентирует «нам», без слабины в голосе, жестко и категорично. – Твои приступы участились. Вот затянется перерыв хотя бы на месяц, как раньше, обещаю, смотаемся куда-нибудь. Может, даже через океан, раз тебя так на просторы тянет.
– А если передышки больше не будет? – Джа раздраженно сбрасывает с дивана ноги. Глаза – как два прицела, пальцы вот-вот проделают дырки в диванной обивке. – Мы столько городов сменили, везде одно и то же. Где-то реже, где-то чаще. Мне что теперь всю жизнь ныкаться, чтобы обратно в психушку не загреметь? Ты понимаешь, что куда бы я ни сунулся, эта дрянь мне все портит.
Михаил понимает и молча ждет, пока Джа выговорится. Вспомнит, как в шестнадцать, отключившись, разбил свою первую машину, в девятнадцать – упал прямо на сцене, как в двадцать три загремел в наручники возле трупа мальчика, которого надеялся спасти. Михаил знает, куда бы Джа ни пошел, его дар-проклятье болтается толстой удавкой на тощей шее пророка. Ему, действительно, должно быть тесно и душно. Поэтому Михаил дожидается финала тирады, чтобы сказать:
– Ты прав, Джа. Но разве ты себе простишь?
Смерч стихает.
– Нет, конечно, – вздыхает пророк. Усмехается. – Совесть не позволит. Рыжая, кривоногая такая совесть, чтоб тебя.
– Я не рыжий.
– Хоть с кривоногим смирился, – бурчит Джа, снова складывая ноги на подлокотник.
Михаил вытягивается на диване и демонстративно утыкается в книгу. Он перечитывает абзацы по несколько раз, потому что между ровными строчками вальяжно шествуют слоны со сморщенными, толстокожими ногами, а в комнате будто становится по-африкански жарко и душно.
Ближе к вечеру, когда солнечный свет растягивается красной полосой на горизонте, появляется работа. Помятый грузовик подкатывает к гаражу и нетерпеливо орет гулким, протяжным сигналом. У водителя, нанятого для перевозки, нет ни трапа, ни досок. Припоздай Михаил на минуту, старенький Днепр попросту скинули бы с кузова. А мотоцикл хороший, добротный, притом – ухоженный, с первого взгляда видно. Для хозяек – двух женщин лет тридцати и пятидесяти на вид – этот байк не просто груда железа, их коробит от небрежности мужлана и стыдно перед Михаилом за хамское обращение.
– Вот и звони по объявлениям, – расстроено жалуется младшая стоящему рядом Джа, пока ее мать расплачивается с грузчиком. –