одна, она миновала тамбур и оказалась в коридоре цилиндрической формы, по которому ее провезла транспортная лента. Ленту явно создавали для гигантов – Плавтине пришлось поднять руку, чтобы ухватиться за движущийся поручень. Она не ведала ни о чем, что ждало ее в этой вселенной богов, но знала, что оставляет позади.
Ее дружба с Фотидой и Эврибиадом, пусть и недавняя, наверняка ее защитила. Благодаря ей Плавтине удалось подняться на уровень равноправной собеседницы Отона. Теперь, за границами «Транзитории», этот расклад менялся. Как отныне будет вести себя Отон? Чего он ждет от нее? Он настоял, чтобы она последовала за ним в Урбс, будучи одновременно и свидетельством, и свидетелем его славной военной победы. В остальном же он оставил между ними недосказанность – как подозревала Плавтина, скорее из-за собственной неуверенности, чем из желания что-то скрыть. У нее не было плана, не было опыта общения со скопищем автоматов, в которое превратился Лаций, и которое, как она подозревала, уже не имело общей цели. Контекст, думала она, который сам по себе объясняет, почему ее мучает тревога, и сон нейдет.
Но если хорошо подумать – и себе не лгать, – то причина ее бессонницы не в этой ситуации. Плавтина полагала, что ее источник – та тревожащая серия кошмаров. Всякий раз, ложась, она боялась, что они вернутся. Она не могла контролировать ни их появление, ни содержание. А ведь автоматы не видят снов. Никакое стадо не населяет locus aemonus их ночных мыслей, и никакая вина не терзает их совесть.
Она горько улыбнулась этой мысли. Видеть во сне Гекатомбу – допустим. Катастрофа была смертельной раной. Но ее сны не сводились к биологическому переживанию и пережевыванию. Старуха Ския и ее создательница Ойке связывали сны с ее миссией. Тогда ей это показалось абсурдным, но теперь…
Не сны, поняла она, но серийная реминисценция, бесконечно отраженная в ее собственной машинной автобиографии, постепенное разоблачение смысла, укрытого в прошлом Плавтины-автомата. И этого опыта Плавтина не желала – она его боялась.
И все же какую-то часть ее снедало желание знать. Не в угоду интеллектуальному любопытству, а из-за невыносимой мысли, что справедливость была попрана, преступление осталось безнаказанным, и, следовательно, из-за инстинктивной необходимости действовать, все исправить. Ей хотелось хватать всех подряд за грудки и кричать: «Убийство! Убийство!».
Сама не заметив как, она дошла до края входного тоннеля и запнулась, сходя с движущегося тротуара. Бесплотный голос спросил у нее, все ли в порядке, а потом указал, что до дальнейших распоряжений ей разрешается присутствовать в Урбсе, хотя с юридической точки зрения ее статус представляет проблему. Она улыбнулась этому слегка устаревшему крючкотворству, удержалась от соблазна коснуться его разумом – такую карту лучше придержать в рукаве – и попросила указать ей путь.
Так она и добралась, миновав чересчур широкий холл, до круглой платформы. Другой ее край был еле виден, а стены поднимались в бесконечность, теряясь в красноватом свете. Невдалеке ее ждала группа Интеллектов – и среди них Отон, верный себе: каменный