дети, причитали бабы. Увидев Муромца, они пугливо замерли, ожидая от него худа.
– Не бойтесь, я не служу князю, – успокоил их Илья, сразу поняв, куда уходят люди.
– Пускай теперь другие боятся, – криво ухмыльнулся мужик, распихивая без разбору в телегу узлы. – А мы уезжаем. Родичей повидать…
– Да каких родичей! – завыла баба. – Бежим без оглядки от князя! Бросаем добро на разорение.
– Уймись! – цыкнул на жену мужик, присмотрелся к Илье и, видно, узнал его. – Не с руки нам теперь жить в таком городе, где богов попирают. Верно ты сказал, боги наши с нами пойдут, коли они в сердце.
Улица совсем не походила на ночную – всюду сновали люди, кто-то уходил пешком, попался верховой мужик, проскакавший галопом, кто-то сообща складывал пожитки на телегу. Люди бежали из города. На одной из телег Илья заметил торчащего из-под скарба дворового кумира Макоши. Он едва поместился в телегу, но, как видно, оставлять его на поругание эллинским священникам у хозяина не поднялась рука. То тут, то там раздавались плач и причитания, кто-то ругался, позабыв о приличиях. Илья не поленился, дошёл до городских ворот. Стража пропускала беглецов беспрепятственно. Муромец подошёл к одному из воинов, представился, как до́лжно. Его узнали: молва шла впереди него, и здесь уже люди знали и о Соловье-разбойнике, и уже даже, вопреки завету Зосимы, о железном корсуньском змее. Стражники сгрудились вокруг Ильи, расспросили про то, про сё. Муромец где поддакнул, где отмолчался, а где и посмеялся над разросшейся молвой:
– С чего вы взяли, что змей это был и что он невесту нёс? Воин в его чреве был, вот и всё.
И пока стражники удивлялись этаким чудесам, Илья сам спросил, кивая на телегу, проезжающую через ворота и растворяющуюся в темноте:
– А что, выходит, воевода велел людей не задерживать?
– Так и есть, распорядился Добрыня свет Никитич. А князь ничего не говорил. Дел у него и без того дюже много. А Киев-то большой, не все уйдут, поди.
Мимо проехала ещё одна телега, доверху гружёная рухлом[6]. За ней уныло шли три или четыре семьи. Мужик, шедший последним, увидев Муромца, поклонился ему и сказал:
– Прощай, Илюша. Спаси тебя боги за всех славян. А и ты из Киева уходи. Нету здесь наших богов, стало быть, и правды нету…
И он ушёл во тьму, вслед за скрипом тележных ступиц и всхлипыванием детей.
Утром Добрыня выдал Илье подходящий ему доспех да конскую сбрую.
– Ну, Илюша, лихом не поминай, – сказал он, уходя со двора. – И всё, что тебе наказал – помни.
Воевода ушёл, а Илья не спеша собрался, снарядил Тучу, попрощался с жёнами Добрыни да с Репьём и выехал за ворота. Стояла настоящая летняя погода, солнце уже жарило вовсю, и на небе не было ни облачка. «Видно, не хотят вмешиваться боги в людские дела», – невесело подумал Илья. На сегодня было назначено князем общее крещение в Непре, и Муромец сперва решил посмотреть, что там да как. Маячить в толпе не хотелось, но и уезжать так просто он не мог. «А вдруг ещё большее непотребство?» – подумал Илья и двинулся верхом из города. Выехав за ворота,