не спеша, обстоятельно рассказал ей об утреннем визите челобитных. О Кузьме по прозвищу Карась и его просьбе. О наставлениях князя. О скверне. Обо всём, что смог вспомнить и счёл важным.
Колдунья слушала, не перебивая. Задумчиво теребя кончик косы, она пристально внимала каждому слову воеводы. С течением рассказа Всеволод заметил, как на лицо женщины наползает тень.
Стоящий за её спиной Ксыр, напротив, оставался безучастным. Расслабившись и опустив плечи, он разглядывал сохнущие на жердях рыбачьи сети отрешённым, равнодушным взглядом. Светло-голубые глаза парня, скрытые за полуопущенными веками, казались совершенно безжизненными.
– Ярополк правильно сделал, что послал тебя на Холм, – сказала ворожея выслушав Всеволода.
– Думаешь, эта скверна – колдовство? Наведённый кем-то чёрный аводь?23
– Может быть, не знаю. Но в одном ты прав. Разбираться следует на месте, так что жди нас завтра. Так и быть, я и Ксыр примкнём к твоему отряду.
– Добро, – кивнул воевода. Несмотря на неприязнь, испытываемую к колдунам, он был рад, что один из них станет прикрывать дружине спину. Да и ворожея эта казалась вроде даже ничего. По сравнению с остальной кудесной братией, встреченной Всеволодом на своём жизненном пути, его новоявленная знакомая просто излучала радушие. Оставалось выяснить лишь одно…
– Послушай, – Всеволод удержал собиравшуюся уходить женщину, – ты так и не сказала, как тебя зовут?
Колдунья, улыбнулась, тепло и непринуждённо, став на мгновение похожей на обычную посадскую девушку. Взглянула на Всеволода своими странными глазами, которые сейчас походили на бездонные агатовые омуты и тихо ответила:
– Зови меня Врасопряхой, воевода.
Все началось, как только последние лучи светила скрылись за выщербленным зубцами гор горизонтом. Горячее желе, накрывшее Марь-город вдруг дрогнуло, затрепетало, медленно сползая под лёгким дуновением ветра. Подвявшая за день трава, заколосилась под его гребёнкой, как свалявшиеся нечёсанные космы старика, шевелясь сначала мягко, еле видно, но с каждой секундой колыхаясь всё сильнее. И вот уже жёсткие порывы низко пригнули её к земле. Ветер, набирая силу, закачал деревья, зашелестел листвой, подхватывая пыль и мусор с улиц. Хлопая ставнями и трепя пологи над пустынным рынком, он с залихватским свистом ворвался в слободу, словно атаман разбойной шайки. Стрелой пролетев между клетей и изб, качнув набат на каланче, ветер с воем залетел на холм с детинцем. Играючи сорвав со шпиля повалуши раздвоенный алый стяг, с вышитым на нём ястребом, он, комкая, унёс его в беспокойные, курящиеся тучи.
Довольные подношением грозовые великаны приветствовали его, прорезав окоём изломанным расколом молнии. Ярко-белая вспышка на миг превратила реальность в игру света и теней, в скопление неясных силуэтов с острыми краями. За отблеском тут же грохнул гром. Да так, что эхо загуляло по колодцам, а в окнах у дворян задребезжали стёкла. Перепуганные горожане, выглядывали на улицу, чтобы убедиться в том, что Перун не спустился в своей колеснице на грешную