с шара для боулинга.
Однако Новак не был жестоким человеком: во всяком случае, в отношениях роль агрессивного партнера играла Хелен Штраух. Девушка была «шлюхой в сапогах», то есть госпожой, которой платили за порку клиентов. Время от времени доставалось и Новаку, а тот, по словам друзей, часто без жалоб принимал наказание.
Геннату понравился Новак в качестве убийцы, как и наличие у того острых ножей, но со всеми этими алиби в заднем кармане засаленных кожаных шорт парня – Новаку было всего восемнадцать – выдвинуть обвинение было невозможно. А главное, в ту ночь, когда убили Матильду Луз, Новак находился в камере полицейского участка на Бисмаркштрассе, обвиненный в ограблении очередного клиента, с которым у него был секс. Обвинение впоследствии сняли.
Тем временем Райхенбах отследил связь с масонами вплоть до фабрики на Розенталерштрассе, но после опроса мастеров всех трех Великих лож Берлина след окончательно остыл. Хотя не раньше, чем нацистская партия на страницах «Дер Ангрифф» в одностороннем порядке решила, что связь была слишком реальной и лишь доказывала то, что они всегда утверждали: масонство – коварный культ, угрожающий подорвать Германию, и его следует объявить вне закона. Поскольку всем было известно, что на «Алекс» полно масонов, такая теория давала нацистам еще один повод критиковать берлинскую полицию.
Разумеется, мы были легкой мишенью, не в последнюю очередь потому, что нынче Берлин не имел почти ничего общего с остальной частью страны. Столица все больше походила на огромный корабль, который сорвался с якоря и медленно дрейфовал прочь от берегов Германии. Казалось маловероятным, что мы, даже если захотим, вернемся к более консервативному укладу. С возрастом от своих родителей и корней отдаляются не только люди, но и метрополисы. Я читал, что почти по тем же причинам многие французы ненавидели Париж: парижане постоянно заставляли остальных ощущать себя бедными родственниками. Вероятно, похожее происходит с любым крупным городом. Насколько я знаю, мексиканцы ненавидят жителей Мехико по тем же соображениям, по которым мюнхенцы презирают берлинцев. И, разумеется, наоборот. Я вот никогда особенно не любил баварцев.
Дело Хелен Штраух – это жизнь в метрополисе, описанная жутко, по-скотски подробно, грязно и удручающе. Словно в темном лесу подняли мокрый камень, чтобы взглянуть, что под ним ползает. Закончив читать документы, я почувствовал, что обязан вымыть лицо и руки. Но вечер только начинался, и мне предстояло встретить еще много омерзительного на своем пути.
Я понял, что мы добрались, когда на подъезде к мосту Фишерштрассе в конце Фридрихсграхт узнал сидевшего на швартовом кнехте полисмена в униформе. Это был Мичек. Хороший коппер, на которого обычно можно положиться. Даже его сияющая обувь о многом говорила: Мичек был настоящим коппером – надраенным до блеска и таким же твердым, как стальные носки его сапог. Увидев фургон, он встал, застегнул воротник кителя, надел на голову похожий на пожарное ведро