и пара туфель говорили, что передо мной не барочник. На лацкане пиджака красовался Железный крест. А из груди торчал нож, воткнутый по самую рукоять.
– Кто-нибудь узнает этого приятеля? – спросил я.
Мне никто не ответил. Я дотронулся до рукояти ножа и обнаружил, что тот вбит настолько крепко, что, похоже, прошел сквозь позвоночник. Нижняя челюсть мужчины медленно отвисла, и изо рта, ко всеобщему ужасу, беспечно выбежал крошечный рак. Превозмогая гадливость, я обыскал карманы покойника. Те оказались пусты, если не считать одной вещи: гладкого деревянного шара размером чуть меньше теннисного мяча. Я разглядывал его с недоумением, даже подумал, что столкнулся с настоящей тайной из числа тех, которые должны увлекать хороших детективов, когда услышал голос и понял: у кого-то в растущей толпе моя находка нашла отклик.
– Думаю, это Бруно Кляйбер, – произнесла женщина в хлопчатобумажном халате, старой мужской фуражке и с метлой в руках.
Ее ноги были настолько опутаны варикозными венами, что казалось, ей под кожу забрались мелкие морские твари. А по тому, как она держала голову, я предположил, что у нее что-то не так с позвоночником. Она говорила с берлинским акцентом, таким же сильным, как ее предплечья.
– Пропустите, – велел я полисмену, и женщина шагнула вперед. – Вы?..
Она сорвала с головы фуражку, обнажив глубокий шрам от старого пулевого ранения, который напоминал пробор и выглядел иллюстрацией выражения «легко отделаться».
– Дора Гауптманн, сэр. Я мету набережные. Для компании «Каналы Кёльна». Тут на острове, сэр, к югу от Шлоссплац.
– И вы полагаете, что узнали покойного?
– Сомневалась, пока не увидела, что у него в кармане. Но теперь уверена. Этот деревянный шар и Железный крест ни с чем не спутаешь. Покойника звали Бруно Кляйбер, а деревянный шар был его куском хлеба лет, думаю, десять. – Она достала носовой платок, промокнула уголки слезящихся глаз, затем указала на запад вдоль Фридрихсграхт: – Если хотите, могу показать, где он работал.
– Спасибо. Буду вам очень признателен.
Мы двинулись вдоль набережной.
– Кляйбер играл в наперстки? – спросил я. – Мошенничал?
– Не-а. Шар слишком большой. Кляйбер заправлял уличной рулеткой под мостом Гертрауден. Каждое утро, ровно в девять тридцать, открывал свой стол и начинал катать шар. В это время у всех на рыбном рынке Кёльн кончается рабочий день. Они идут, покупают пару кружек пива или девку, которая не особо возражает против запаха, и иногда останавливаются сделать ставку у Кляйбера. Называют его стол «Маленьким Монте-Карло». Незаконное дело, конечно, но вреда-то никакого, да и не мошенничал он. Не нужно было Кляйберу мошенничать. Он вел честную игру, все про это знали. Железный крест, что он носил, был гарантией его порядочности. Кляйбер зарабатывал ровно столько, чтобы и дело оставалось прибыльным, и местные на него не обижались. А когда проигрывал, всегда платил, потому и продержался так долго.
– Ну, кое-кто все же обиделся, – сказал я, пока мы шли все дальше.
– Сомневаюсь