Карме Риера

В запредельной синеве


Скачать книгу

– при упоминании об излюбленном лакомстве: «Куартос сестер-кларисок – лучшие на острове!» Вкус их столь изыскан, что он отметил его в «Истории Майорки». Книга сия, которую он заканчивал писать на кастильском наречии, должна была стать трудом всей его жизни. «La isla de Mallorca, – начиналась она, – excede en hermosura a cuantas en el Mediterraneo emergen de las aguas. La variedad de sus tierras, la altura de sus montes, que casi pujan con las nubes, y la extension que configura el llano, asi como sus bosques y tierras de regadio, hacen de ella un microcosmos en el cual la Divina Providencia derramo su generosa mano…»[70]

      Это incipit[71] было зачитано недавно на тертулии и имело большой успех, особенно – у племянника наместника короля, который подобрал рифмы к своей дециме[72], дабы та украсила начало книги его друга вместе со стихами иных местных талантов. Среди прочих там были и сочинения досточтимого отца Аменгуала, который, предпочитая не торопиться, уже приступил к наброскам.

      Себастья Палоу завидовал легкости пера Бартомеу Анжелата, которой ему, сколь бы настойчиво он ни призывал муз, недоставало. Ни одна строчка не давалась ему без усилий. «La seca ubre del ordenado pecho»[73] – написал он как-то, имея в виду свои собственные муки творчества. Подходящие слова становились негодными в его стихах, покуда он пытался выжать хоть каплю вдохновения. Так что поэтические потуги племянника наместника короля увенчивались, как правило, творениями бледными, кособокими, безжизненными. К тому же, прежде чем сочинить их, он вынашивал их столь же долго, сколько зреет плод во чреве женщины, а посему процесс этот также сопровождался осложнениями и встрясками. Не то чтобы Себастья Палоу был глупее хрониста Анжелата – самого популярного местного таланта, кроме прочего, автора двух комедий, а также двух поэтических сборников, один из коих был благосклонно принят при дворе и снискал похвалу такого искусного поэта, как Кальдерон. Но, по правде сказать, ему следовало бы прислушаться к словам дяди-наместника о том, что он не приуготовлен Богом к литературному поприщу, а посему ему надо перестать изводить себя постоянным сравнением с Анжелатом. И, хотя раньше дядя ругал племянника за неуместное пристрастие к этим литературным сборищам в монастыре – единственном месте города, где интересовались поэзией, – и советовал всерьез озаботиться военной карьерой, в которой, без сомнения, его ожидала бóльшая удача, теперь он не возражал против маленькой слабости Себастья и всячески поощрял общение с этой компанией. Племянник все еще по привычке обращал дядино внимание на то, что lo cortes no quita valiente[74] и что Гарсиласо де ла Вега[75] – с которым, как считалось, они состояли в дальнем родстве, а потому почитали его как предка и в смысле генеалогическом, и в военном, и в литературном, – утверждал, что в руки можно tomando ora la espada ora la pluma[76], а стало быть, и ему сие не зазорно. «Выбрось ты эту дурь из головы, племянничек! – обрывал наместник короля. – Уж больно от твоего пера попахивает адвокатишками, судьями да попами. Что уместно для старых дев, не подходит для настоящих мужчин. Коли нужно намарать стишки какой-нибудь даме – пиши, благо так делают все. Женщин не волнует высокая поэзия, и, кажется, дурные