было запрещено покидать остров. Их предпочитали держать на привязи, чтобы они не могли снова впасть в жидовство. Так христиане объясняли свой запрет. На самом же деле все, чего они хотели – так это заполучить еврейские деньги, безнаказанно ограбить обитателей Сежеля, обтрясти их, как фруктовое дерево.
«В Ливорно, как говорит Пере Онофре, все богаты. И он тоже. И хоть не слишком удачлив в делах, может содержать собственный экипаж. Здесь ни у кого из евреев нет ничего подобного. То же и с прочей роскошью. На Майорке все под запретом. Например, одежда из шелка. А в Ливорно Агило подкатывает к дверям синагоги в личном экипаже».
– Никто ни от кого не прячется. Во всем мире все живут так, безо всякой боязни. И надо поискать способ, чтобы и ты, и Консул…
Но Габриел Вальс считал, что речь должна идти о чем-то большем, чем просто об облегчении его жизни. В любом случае он не может оставить без помощи тех, кто привык на него надеяться… «В Ливорно уедешь – назад не воротишься». Там живет Бланка Мария Пирес. Оттуда она передает ему приветы и подарки через общих знакомых, но – ни одного слова, начертанного ее рукой, ни одной записки, которую он мог бы выучить наизусть, прежде чем порвать и доверить в такую ночь, как эта, далеким безмолвным звездам.
Отец Феррандо принял Шрама немедленно и столь же поспешно выпроводил. Даже не стал слушать объяснения, почему ювелир не явился на утреннюю встречу, и пропустил мимо ушей рассказ об обеде у Вальса. И, вопреки ожиданиям, не отдал должное его сообразительности, не сказал, что Господь Бог наш воздаст ему за то, что помогает предотвратить зло, которое враги Церкви замышляют против истинной веры, не намекнул на дароносицу, как это было в прошлую субботу.
Разочарованный Кортес шел, сам не зная куда, поскольку был целиком погружен в собственные мысли. Переживания его длились гораздо дольше, чем сама встреча, во время которой отец Феррандо наспех прочел донос Шрама и сунул в карман сутаны, рядом с бревиарием[62], который всегда носил с собой. Иезуит торопливо поднялся на второй этаж и направился к келье отца Аменгуала, где, как всегда по понедельникам, в четыре часа пополудни начиналась тертулия, в которой, кроме них двоих, принимали участие хронист Анжелат, судебный следователь по имущественным делам святейшей инквизиции и племянник наместника короля. Отец Феррандо хотел поговорить с отцом Аменгуалом без свидетелей, чтобы узнать его мнение как непосредственного соперника за место ректора[63] монастыря Монтесион, с которым приходилось считаться до сего момента. Теперь же, с бумагой, что у него в кармане, чаша весов должна перевесить в пользу отца Феррандо. Ибо такова сила его слова, воспламененного, как он сам говорил, любовью к нашему Искупителю, что Рафел Кортес по прозвищу Шрам подписал обвинение против своего двоюродного брата Рафела Кортеса по прозвищу Дурья Башка, а это позволит святейшей инквизиции начать процесс и доказать, что крещеные десять лет назад евреи не сохранили