несколько недель они только и делают, что бранят трибунал Майорки за то, что он плохо следит за обращенными евреями и что мы не проявляем должного рвения в деле защиты нашей святой, вселенской и апостольской веры. Как вы можете догадаться, уважаемые, все это не слишком понравилось его преосвященству сеньору епископу и его высокопреподобию сеньору инквизитору.
– Его преосвященству было бы уместно продемонстрировать бóльшую озабоченность этой проблемой, – вмешался отец Феррандо, как только прожевал кусок булки, которая мешала ему говорить, – однако не все здесь, на Майорке, спят с открытыми глазами, многоуважаемый сеньор Льябрес. Я, со своей стороны, смиренно выполняю свой долг: вот уже много лет исповедую этих людишек из Сежеля и внимательно слежу за искренностью их католической веры, проверяя, не впали ли они обратно в жидовство. Вашему высокопреподобию известно, что я являюсь духовником одного из Кортесов – по прозвищу Шрам – и… если уж быть откровенным, сеньор Себастья, – прибавил он, обращаясь к капитану, который от неожиданности замер с занесенной над бисквитом большой ложкой варенья из терновых ягод, – так ваш дядя не слишком мне помог с этим заказом на дароносицу… Стало быть, как я уже говорил, я позаботился о том, чтобы этот Шрам, которого полагаю добрым христианином, в точности проинформировал меня о том переполохе, что произошел в еврейском квартале на прошлой неделе. И вышеозначенный ювелир принес мне документ, с которым я хотел бы сначала ознакомить вас, достопочтенный сеньор следователь, а потом уже отдать его высокопреподобию сеньору главному инквизитору.
Каноник Льябрес липкими руками взял сложенные вчетверо бумаги, которые иезуит вынул из кармана. Он аккуратно действовал кончиками пальцев, стараясь их не запачкать, и, не разворачивая, убрал. Ему совершенно не хотелось читать бумаги при всех, поскольку, как подозревал следователь, там было что скрывать. Хватит того, что иезуит, дабы пустить всем пыль в глаза, упомянул имя своего информатора. Вот уж никак нельзя было ожидать, что в столь деликатном деле, как это, отец Феррандо поведет себя столь неуклюже. «Видимо тут есть что-то, чего я не уловил», – переживал каноник, примериваясь, как бы половчее и не привлекая внимания хрониста, который тоже не дремал, ухватить последний куарто. Но Анжелат оказался проворнее: он цапнул его и целиком засунул за щеку, словно боялся, как бы следователь не вырвал кусок у него изо рта. Раздосадованный всем сразу – и выходкой хрониста, и оплошностью исповедника – его высокопреподобие Жауме Льябрес коротко заверил, что завтра же бумаги лягут на стол инквизитора.
– Естественно, – продолжал напирать отец Феррандо, который, казалось, не заметил, что следователю не нравится происходящее, – если сеньор инквизитор захочет меня видеть, я, само собой разумеется, в полном его распоряжении.
– Ваше усердие нас всех поистине восхищает! – произнес тут отец Аменгуал со столь откровенной издевкой, что ее просто нельзя было не заметить.
– Я видел Шрама только вчера, прямо после мессы, –