не воспаряйте свою фантазию, пожалуйста. Я жду от Вас «Иегуду Искариота».
– Безусловно, Алексей Максимович.
– Сегодня Господь одарил нас хорошей погодой. Давайте спустимся к морю и погуляем по берегу, – предложила Мария Фёдоровна.
Всем это понравилось. Собрались быстро и вскоре уже шли по сбегающей вниз дороге. Горький и Рутенберг шли рядом, обмениваясь впечатлениями о красоте острова.
– Я, дорогой мой, когда впервые оказался на Капри в октябре, написал Андрееву, что здесь сразу, в один день, столько видишь красивого, что пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать…, – вспомнил он слова из письма Леониду Николаевичу. – Но потом привык и приступил к работе. Тебе бы тоже стоило написать что-нибудь.
– Я, Алексей Максимович, чувствую себя девицей на сносях. Болит, рожать страх берёт, но деваться некуда.
– Я тебя понимаю. Тебе обидно, что ты сделал грязную работу за партию, а она тебя отвергла и обвинила в несанкционированных действиях.
– Ты верно всё сформулировал. Это так влияет на моё душевное состояние, вгоняет в такие переживания, что я с тех пор не могу от этого освободиться. Мои честь и достоинство просто втоптаны в грязь.
– Хватит плакаться, Василий Фёдорович. Поразмысли обо всём и начни писать тоже. Работа лечит. А мы твои воспоминания ещё и опубликуем.
Они вышли на берег. Веющая с бухты Марина Пиккола прохлада приятно освежала их лица, лёгкий бриз играл тёмно-каштановыми волосами Андреевой и Рутенберг невольно залюбовался ею. В свои тридцать восемь лет она ещё пленяла и очаровывала своей красотой и грацией. Она перехватила его взгляд и ответила «двоюродному брату» дружеской улыбкой.
– Думаешь, только мы здесь такие умные? – поддел его Горький. – Здесь много нашей пишущей братии, Новиков-Прибой, Бунин, Вольнов. Хочу организовать здесь семинар молодых писателей.
– Чем дольше знаю тебя, тем больше удивляюсь твоему радушию, Алексей Максимович.
– Дорогой мой, отсюда всё лучше видится. Наша несчастная страна Россия, её прекрасные люди. Как можно не помочь ей, поддержать и наставить тех, кто может стать достойной частью её культурной элиты.
К разговору присоединился Андреев. Они долго говорили о великой русской литературе, о том, что благодаря Кровавому воскресенью в России, наконец, начались долгожданные перемены, в которых она очень нуждалась. Рутенберг в основном слушал, порой высказывая своё мнение. Потом, медленно одолевая подъём, они вернулись и разошлись по комнатам.
У Рутенберга теперь не осталось сомнений, что нужно сесть и писать. Постоянно возвращаясь беспокойной памятью в недавнее прошлое, он каждый раз пополнял её новыми подробностями и ощущениями. Пришла пора освободиться от этого тяжкого груза. Слишком трудны для него вызываемые им тяжёлые душевные состояния. Он сел за стол, открыл тетрадь, купленную ещё в Париже, и на первом листе написал: «Предательство и смерть попа Гапона».
3
Миновало