положила.
– Не откажусь, голубушка. Лучше, чем в России, пирогов не пекут. А это дочки Ваши, значит?
Отец Димитрий глянул на двух смутившихся девиц в сарафанах. По тем временам ещё обычай бытовал – младшим не вмешиваться в разговоры старших.
– Дочки, значит?
– Да, батюшка. Софья и Катерина. Они у меня умницы.
– А где же младшенькая, Маруся?
Марфа Тихоновна только рукой махнула:
– Чёрт знает, где её носит. Странная она. Никак умом порешилась. Вот и мы в Петербург её отправить хотим. Жизнь посмотреть, авось изменится.
– Дело хорошее. Все сейчас в столицу стремятся.
– Только одна Полина против была, оттого и в скиты подалась.
– А Машенька что с вами за столом не обедает? Очень бы мне с ней пообщаться хотелось, похожа она на матушку нашу покойницу Анну Михайловну.
Отец Димитрий поцеловал тяжёлый крест.
– Коли хочется пообщаться, сейчас устроим. Девка Аграфена её кликнет. Эй, Груня! Поди сюда.
Девка Аграфена выросла перед Марфой Тихоновной, словно из-под земли. Это было худое создание с глуповатым лицом и жиденькой косицей, с вплетенною в неё голубой лентой. Она с любопытством уставилась на гостя в чёрной ризе, видя недовольство своей хозяйки, присмирела.
– Чего Вам?
– Кликни-ка эту ненормальную. Поди опять в своем березняке шатается, – доконает она меня скоро.
– Слушаюсь.
Девка Аграфена исчезла также внезапно, как и появилась.
Марфа Тихоновна поднялась.
– Пойду в погреб спущусь, солонину велю вытащить. Ты Андрей Иваныч, отдохнул бы.
– Успеется.
Выйдя на крыльцо, Марфа Тихоновна фыркнула, покосилась на отца Димитрия через окно.
«Два сапога пара. Всё туда же».
Андрей Иваныч откусил сахар, запил уже остывшим чаем.
– Где сынок?
– Сашка с приказчиком Семёном в лавку отправился товар проверять. Малец-то мне здорово помогает. Машеньку бы замуж выдать, тогда бы всё хорошо.
Пообмяк немного Андрей, как про дочку вспомнил. «Если у Машеньки родной матери нет, так хоть отец любит», – подумал отец Димитрий, – «Знаю, ведь, не больно её отправлять в чужой город хочет. На лице у Ондрюши написано».
– Пойду я, Михайло, велю Семёну нового груза везти: красок, да кистей. Старые-то давно поистерлись, подносы расписывать нечем.
Виновато Андрей Иваныч взглянул на отца Димитрия. Вон он какой – спокойный и терпеливый, а все ж вероотступник, не по христиански молится.
– Прости меня, братец. Совсем не чаял я тебя увидеть; хорошо, что заехал – родные, ведь, мы.
– Ничего, Ондрей, не кори себя. Господь рассудит, чья вера истинная, а чья нет.
Нахмурился Андрей, на падчериц посмотрел:
– Софья, Катерина, идите-ка матери помогите.
– Но батюшка…
– Идите, Михайло Иваныч, небось, не обидится.
Испуганно переглянулись.