во всю старается, а народ за животы держится, хохочет.
«А ну-ка, Мишенька, покажи-ка нам, как девка по воду ходила».
Народ не унимается. Такие представления многих зевак собирали, деньги так рекой и текли. Дивились заморские гости русской забаве, только руками разводили, да смеялись громко-громко.
В рядах торгующих поодиночке прямо на снегу босиком сидели юродивые с протянутыми руками и выли: «Подайте, божьи люди-и! Пощадите! Матушка Елисавета Петровна государыня, благодетельница наша! Подайте копеечку!»
Пройдя рыночную площадь, Машенька углубилась в трущобы, сильнее закуталась в полушубок; морозный ветер закручивал метель, обжигающим холодом поднимал её ввысь высоко над землёй.
От трущоб веяло мраком. Холодные деревянные дома были, казалось, наполнены сыростью, так что обитатели их промёрзли до костей.
Лишь в некоторых домах горела лучина, несмотря на светлое время суток, лаяли собаки.
На слабый стук, дверь открыла маленькая сморщенная старушонка с выбившимися из-под платка спутанными седыми космами волос.
Подслеповатыми, почти ничего не видящими глазами, она долго разглядывала незнакомку в новеньком полушубке. Свеча в её руке дрожала, горячий воск медленно стекал по пальцам, оставляя следы на полу в сенях.
– Кто будешь? – недоверчиво спросила старушка.
– Мария Розанова я. Михайла Иваныча племянницей буду.
– Кого надо? Не ждем мы гостей.
– Хозяина. Я от Михайла Иваныча – письмо передать.
Старушка нахмурилась, хотела что-то еще сказать и дверь захлопнуть. Из глубины донёсся приятный мужской голос:
– Эй, Сергеевна, кто там?
– Девчонка какая-то. Сказывает, от Михайла Иваныча.
– Пусть войдет.
Дверь сильнее распахнулась, и Маша почувствовала себя окруженной необыкновенной обстановкой. На стенах везде были развешаны картины, как в галерее разных форм и размеров. В темноте Машенька не сразу рассмотрела, затем, начала видеть: где-то высвечивались пейзажи, где-то красивые светлые лики с нимбом над головой. Маша подошла к одному из них, постояла, затем, к другому, погладила шершавый холст с белой берёзой.
– Нравится?
– Да.
– А ты проходи-проходи, не стой в сенях-то.
Старушка со свечой куда-то исчезла, и вокруг снова стало темно.
Во второй комнате сидел человек в обтрепанном кресле. Увидев гостью, он предложил ей сесть напротив. В углу топилась печь, было жарко, слышалось потрескивание костра.
Хозяин дома был крепкого телосложения, светловолосый, с большими глазами цвета грецкого ореха. С кресла он не вставал.
Лицо его ничем не отличалось от обычных лиц за исключением большого рта и густой русой бороды. Что-то необыкновенное застыло в его взгляде, что-то, что невозможно выразить словами. Грусть? Мудрость? Или, быть может, всё вместе.
К креслу была прикреплена