я чуть не вывалился на сцену: проходящий мимо Рихи Мюллер нарочно задел меня так сильно, что я едва устоял на ногах.
– Что, Кох? Не терпится выпорхнуть на сцену? Густав и там тебе будет гитарку поддерживать?
Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в мякоть ладони. Ударить его сейчас было бы большим удовольствием. Но я предпочел отвернуться.
– Ну же, Кох! Нечего сказать?
Не знаю, чем это могло бы закончиться, если бы над нашими головами не прозвенел звонок, извещающий всех присутствующих о начале представления. В зале погас свет. Габор и Нильс вышли на сцену первыми и начали играть. Зал наполнился звуками пианино. Волнение унялось, дыхание восстановилось, а сердце больше не билось так, что его стук отдавался в ушах хлопаньем огромных крыльев. Я то и дело встречался взглядом с Густавом, и он слегка мне кивал. Это значило, что все идёт хорошо. Мы отлично справлялись, и спектакль близился к концу, к концу и к моменту нашего с Гусом финального выступления. Постепенно на сцене остались мы вдвоём. Из-за кулис звучал голос Хайнриха: он говорил заключительные реплики. Густав начал играть. Я поднял глаза и посмотрел в зал: туда, где, как мне помнилось, сидел отец. Мои руки вмиг потяжелели и одеревенели, а пальцы будто превратились в толстые поленья, неспособные управлять гитарными струнами. Потому что я увидел ее. Темные волосы легкими кудрями ниспадали с плеч на алое платье. Она улыбалась и что-то произносила. Я прочитал по губам «Молодец».
– Вин… пссс… Вин…
Я пришёл в себя слишком поздно: я пропустил свою очередь и над залом повисла пауза. Тишина. Музыкальная пустота. Я глянул на Гуса, потом снова в зал – на неё. Но ее там не было. Никого в алом платье. Сердце судорожно стучало. Я развернулся и с позором сбежал со сцены. Уже за кулисами ноги запутались в проводах, и я с грохотом полетел на пол, отпустив гитару и инстинктивно закрыв лицо руками. Я пытался самостоятельно сесть и отдышаться, но ко мне уже подлетел испуганный Хайнрих и приказал не шевелиться, пока он не удостоверится, что у меня ничего не сломано. Лучше бы он орал на меня… Лучше бы ко мне подбежал не он, а Мюллер, который из-за моего участия не получил возможность сыграть сольно… Лучше бы они все вылили на меня свою злость, ярость и обиду.
Но никто из них не был зол на меня. Вся эта злость была моей; всё это сочилось из моих глубин. Густав сымпровизировал, чтобы с горем пополам закончить спектакль, и примчался к нам за кулисы. Кто-то хлопал меня по плечу, кто-то комментировал мой «полёт», а Гус молчал. Мой дорогой святой Гус знал, что мне сейчас не нужны слова. Никакие. Он подставил мне плечо и кивнул в сторону выхода:
– Я провожу его, не волнуйтесь.
Ребята одобрительно закивали и продолжили обсуждение моего триумфа
– Там за дверью уже стоят твои и Грета. Может, пока не выходить?
Я вздохнул и прикрыл глаза.
– А какая разница? Это же неизбежно, да?
Гус улыбнулся.
– Можно сбежать через зрительный зал.
– Чувак, ты как? – отделившись