Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история
P. xiii.
87
Лотман, Успенский. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры.
88
Лотман. Тезисы к семиотике русской культуры. С. 226–236.
89
Он же. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века. С. 248–268.
90
Лотман. Тезисы к семиотике русской культуры. С. 226–236.
91
Там же. С. 233.
92
Порой Лотман прямо отрицает, что подобные явления существовали и на Западе. Например, он с уверенностью утверждает, что «субъективная „европеизация“ быта не имела ничего общего с реальным сближением с западным укладом жизни, и, одновременно, определенно тяготела к конституированию таких антихристианских форм, которые были решительно невозможны в быту христианского Запада» (Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры // Труды по русской и славянской филологии. XVIII. Литературоведение / Отв. ред. Ю. М. Лотман. Тарту, 1977. С. 3–36, здесь с. 33. Курсив наш).
93
Как нам представляется, подход Шёнле и Зорина к вопросу об исключительности русской культуры оказывается ближе к лотмановскому, чем наш, хотя и с некоторыми оговорками. Сравнивая Россию с Японией и Турцией, где военная, экономическая, технологическая и культурная модернизация также проходила быстрыми темпами (в конце XIX и начале XX века соответственно) и была призвана спасти эти страны от «уничтожения» более развитыми соперниками, они утверждают, что только в России государство считало производимую по инициативе сверху европеизацию узкого слоя высшего общества «более эффективной и зачастую более безопасной, чем коренные социальные и политические преобразования». Наиболее характерной чертой русской модернизации и вестернизации, отличающей случай России от японской и турецкой модели, было то, что «представители мэйдзинской, оттоманской и, впоследствии, кемалистской элиты стремились стать похожими на европейцев или в некоторых случаях на американцев, тогда как русские дворяне старались быть европейцами» (ср. процитированное выше замечание Лотмана, что русские стремились вести себя как европейцы). Более того, мироощущение и самоощущение, выработанные европеизированной элитой в России, которые являются объектом исследования Шёнле, Зорина и Евстратова, «было совершенно новым и особым социальным, антропологическим и психологическим феноменом» (Schönle, Zorin. Introduction. P. 2–5; курсив Шёнле и Зорина). Мы снова сталкиваемся с идеей об исключительности, обосновать которую достаточно сложно.
94
Хоскинг. Россия: народ и империя. С. 5.
95
Lieven. Empire. P. 89, XIV.
96
См.: Offord D. et al. Introduction // Offord D., Ryazanova-Clarke L., Rjéoutski V., Argent G. (Eds). French and Russian in Imperial Russia. Edinburgh, 2015. Vol. 1. P. 1–24, здесь p. 1–2.
97
Хоскинг. Россия: народ и империя. С. 6.
98
Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М., 2007. С. 379.
99
Hamburg G. M. Russia’s Path toward Enlightenment: Faith, Politics and Reason, 1500–1801. New Haven; London, 2016. P. 76.
100
Особенно