угадаю, ее посадят?
– Адвокат постарается добиться, чтобы ее отправили на добровольное лечение от наркозависимости. Если получится, она какое-то время пробудет в больнице. А если нет… – Он не договорил.
– Бабушке моей сообщили?
Полицейский кивнул:
– Она тебя уже ждет. Помочь собраться?
Кейт никак не могла взять в толк, что происходит. Она повернулась к подруге:
– Талли?
Встречный взгляд карих глаз был пугающе пустым, и Кейт поняла, что случилось нечто ужасное.
– Я возвращаюсь к бабушке, – сказала Талли, проходя мимо нее к себе в комнату.
Кейт бросилась следом:
– Ты не можешь просто взять и уехать!
Талли вытащила из шкафа чемодан и расстегнула замок.
– У меня нет выбора.
– Я заставлю твою маму вернуться! Я ей скажу…
Талли на мгновение отвлеклась от сборов и пристально посмотрела на Кейт.
– Тут ничем не поможешь, – сказала она тихо, и голос ее звучал совсем по-взрослому, устало и печально. Только теперь Кейт по-настоящему поняла смысл всех этих историй про бедовую мать Талли. Они вместе смеялись над ее вечной укуренностью, над ее нелепыми шмотками, идиотскими рассказами, но это было совсем не смешно. Талли ведь знала, что так и случится.
– Пообещай мне, – голос Талли сорвался, – что мы всегда будем подругами.
– Всегда, – только и смогла сказать Кейт.
Побросав вещи в чемодан, Талли закрыла его и, ни слова не говоря, вышла в гостиную. По радио играли «Америкэн-пай»[35], и Кейт задумалась на мгновение, всегда ли теперь, услышав эту песню, будет вспоминать сегодняшний день. День, когда умерла музыка. Следом за Талли она вышла во двор. Они так долго обнимались, что полицейскому пришлось бережно потянуть Талли за плечо.
Кейт не смогла даже помахать ей на прощанье. Так и стояла истуканом на дорожке, чувствуя, как по щекам струятся слезы, и смотрела, как ее лучшая подруга уезжает прочь.
Глава шестая
Следующие три года они преданно писали друг другу. Это была не привычка, а скорее жизненная необходимость. Каждое воскресенье вечером Талли садилась за белый письменный стол в своей детской, лилово-розовой комнатке и изливала на бумагу все мысли и мечты, обиды и тревоги. Иногда она писала о вещах совсем незначительных – про свою новую стрижку, как у Фэрры Фосетт[36], с которой выглядела просто отпадно, или про платье «Ганни Сакс»[37], в котором ходила на школьный бал, – но порой разрешала себе рассказать Кейт о чем-то сокровенном: о своих бессонных ночах или о снах, в которых ее мать возвращалась, чтобы сказать, что гордится ей. Когда умер дедушка, она смогла поговорить об этом только с Кейт. Даже не плакала о нем толком, пока не услышала в трубке голос лучшей подруги:
– Ой, Талли, мне ужасно жаль.
Впервые в жизни она не врала и не приукрашивала события (ну, почти) – просто была собой, а Кейт большего и не просила.
Настало лето 1977 года. Всего через несколько месяцев они пойдут в выпускной класс, каждая в свою школу.
Сегодня