убили Иванченко, но из-за множества болячек, в излечении от которых мог помочь только убитый, жители лепрозория померли – кто быстро и безболезненно, а кто-то долго и мучительно следом. Шнурок совершенно случайно написал "Больной мир", когда находился в состоянии лютой меланхолии. "Если бы не это произведение, я бы застрелился" – признался как-то он Кариму. "Поэтому ты написал такую гадость, чтоб застрелились все мы" – ответил сусло с пятнышком суслу без пятнышка. "Спасибо. Я так и знал." – ответил Шнурок, закинул свою бессмертную рукопись в самый дальний угол шкафа и лишний раз её сторонился – будто если он откроет её ещё раз, он вновь потеряет вкус к жизни.
Может, Иванченко и был безумцем, но Маше, вспомнившей случай, когда её папа в прошлом году заболел не на шутку, показалось, что кто-то на небе действует похожим образом…
Увидев, что в папке больше нет ничего интересного, она уже хотела кинуть её обратно, но её остановил Шнурок.
– Читаешь мою книгу? – спросил он девочку.
– Да. – ответила она.
– Ну и как? Говно редкостное?
– Вроде бы не совсем и говно… Вполне хорошая книга.
– Странно. – ответил Шнурок. На его памяти это был первый раз в жизни, когда кто-то похвалил его нелепый опус. – У меня было желание как-то даже сжечь это уродство, чтобы его больше не видеть.
– Сжечь? Ты уверен, что надо сжигать книгу, где все настолько сильно страдают, при скрабблере? Вдруг ты тоже подхватишь какую-нибудь смертельную болезнь? – спросила его Маша.
Да, Шнурок и так обладал умением притягивать к себе неудачи, а если он ещё и "Больной мир" при скрабблере сожжёт, то ему придётся подыхать каждый божий день – как будто он не Шнурок, а Кенни.
– Ну да, ну да… Просто забудь о ней навсегда.
– Хорошо. – ответила Маша.
Девочка закинула книгу "Больной мир" в помойку.
– Там ей и самое место. – ответил Шнурок. – Теперь настала гармония.
– А ты ещё что-нибудь писал?
– Да. – начал свою речь Шнурок. – "Больной мир" был лишь одним из моих бессмертных произведений. Однако я тебе скажу, что мои остальные творения были лишь ненамного лучше. Например, я пытался писать стихи, но каждый раз получался какой-то вздор. Вот один:
Тихий ангел пролетел,
Он немного обалдел…
Шнурочек продолжил читать стих, и только первые две строки имели внятную рифму. Остальное напоминало песни Лаэртского, только без свойственного ему шарма, превращавшего его похабщину в высокое искусство.
Ведь крылом этот паскудник
Вервие с ковром задел
А ковёр ему советский
Хрясь по щам как ангелочку,
А потом он, матеряся,
Взял, в полёте сделал бочку
Пал он, но не как Люцифер, (с ударением на "и" – прим. авт)
А как слесарь из окна
Был тогда этаж девятый…
"Клац"! – зубами об асфальт…
Ну