верить в даннство, настоятель, клянусь благодатной Важенкой, всеми силами хочу! – вдруг переходит на крик Кандид, тряся кулаками и рыжей бородой. – Но как верить, если в моем роду последним, кому являлись данны, был мой прадед? Как верить?
– Да, увы, слишком много поколений не слышало пения тубелинов, – голова Исидора вдруг поникает, плечи сутулятся. – Из-за того у молодых совсем уже не стало тонкого зрения, вы не можете видеть даннов. А я вижу их до сих пор.
– На сто семьдесят восьмом году, наверное, чего не увидишь! – злится Кандид.
– Как ты смеешь?! – вдруг вскакивает со скамьи Береника; щеки ее пылают. – Как ты смеешь так говорить с настоятелем?! Как смеешь не верить?!
– Ну-ну, Береника, – одергивает ее Исидор, – ты тоже не дерзи старшим. Я прощаю тебе, Кандид, твои неучтивые слова, потому что люблю тебя и знаю твое доброе сердце. И сейчас ты должен понять одно: надежда возродилась – вот в этом кудрявом мальчике.
– Я слышал про мальчика, – голос рыжего бородача делается мягче, – но что может ребенок, пусть даже в его саду вдруг вырос тубелин? Что ты можешь, мальчик? Как ты разбудишь Свирельный Бор, чтобы тайга услышала его песню жизни?
– Я не знаю, – растерянно отвечает Эми, – я никогда раньше не слышал про Свирельный Бор. Я совсем не знаю, как будить лес. И я не знаю, кто такие данны.
– О, данны – это очень просто, – ехидничает Кандид, – я сейчас объясню, и тебе сразу все станет ясно. Данны – это такие полу-животные, полулюди, которых никто не видит, кроме нашего настоятеля. Все понятно?
Ответ Эми обескураживает даже Исидора:
– Кажется, я знаю… я видел… кого-то… А тот, кто был рядом, не видел ничего.
– Ты расскажешь нам, Эммануил? – тихо спрашивает Исидор.
– Нет! Нет, я не могу, – спохватывается Эми. В следующее мгновение он вздрагивает всем телом: прямо над его ухом раздается нежный голос Капеллы, и вновь он слышит ее предостережение: «Меня ты увидишь, но только не должен ни с кем говорить обо мне». Он оглядывается и видит, что еловые ветви за его спиной раскачиваются, как от прыжков крупной белки. На миг в хвойных сумерках мелькают синие глаза, или это кажется ему? Качание веток удаляется в глубину бора. Эми замечает, что Исидор пристально глядит в ту же сторону. Загадочно улыбаясь, настоятель шепчет ему:
– Не говори, коли тебе не разрешают… Видишь, Кандид, этому ребенку нет ста семидесяти семи лет, и вряд ли он такой же старый лгун, как я. Он слышал песню тубелина и получил тонкое зрение. Он видит то же, что вижу я. Его слова не укрепляют твою веру?
Кандид хмурит рыжие брови, кусает губы и говорит:
– Я не хотел быть грубым, настоятель… Только речь у нас все время не о том. Я пришел говорить не о своей вере, и вообще не о себе, а о них, – Кандид указывает на лужайку. – Люди устали от пустых ожиданий и не хотят жить старыми надеждами.
– Если ты намерен слушаться всех, кто чего-то хочет или не хочет, или от чего-то устал, тогда как же ты будешь настоятелем, Кандид? Наше братство – строгий орден.
– Орден