магазин, и вместо порки, избиения и причитаний на всю улицу, как это принято у «нормальных людей», конфеты в карманы и ничего… Даже подзатыльников. Уже подходя к дому, мы успокоились окончательно, и произошедшее выглядело не так трагично. Поэтому, когда мать попыталась меня ударить, я опешил, но суровый окрик бабушки, наблюдавшей все из окна, пресек эту попытку.
– Не сметь! Умру, делай что хочешь. Родить любая дура может, а ты воспитай! Так, теперь оба сюда, и лучше вместе с дедом, рассказывать будете. В своей комнате, среди придуманных игр, где я же и был самый-самый, я стал пытаться обдумывать всё, что видел и слышал. И помаленьку до меня стала доходить та самая, настоящая, то ли правда жизни, то ли просто неприятие всего окружающего.
Выходило, что все вокруг построено на вранье, а обидно вдвойне от того, что тебе врут твои близкие люди и ещё заставляют верить этому всему.
Не удержавшись я пошёл к бабушке. На удивление спокойно она выслушала меня и, пока дедушка с гостями курил на крыльце, спокойно ответила,
– Знаешь, внук, вранья в чистом виде нет, а есть желание людей верить. Ты понимаешь?
Я отрицательно замотал головой.
– Ладно, давай по-простому, – продолжила бабушка, – мама тебе говорит что ты самый умный, красивый и сильный, так?
Я кивнул.
– Но это для неё, для остальных ты, возможно, хлюпик, дурак и урод. Выходит, что мама врёт?
Я остолбенело молчал.
– Ни капли не врёт, – продолжала бабушка, – она говорит тебе то, что ты хочешь слышать, не более. А вот тут от тебя, внук, зависит, кто ты, так что на вранье основано всё.
– И чего делать? – выдавил я из себя.
– Да, ничего. – улыбнулась бабушка, – Просто никому и ни во что не верь, потому что, если ты поверил, ты по сути уже раб. Ты же не хочешь быть рабом? Только единственный, кому никогда не нужно врать – это себе, внук.
Тем временем дедушка, проводив гостей и войдя в комнату, словно слышав наш разговор, продолжил,
– А теперь, внук, пошли в клуб, там кино привезли, и там я добавлю ещё кое-что…
Мысль о кино на время вытеснила все остальные. Собравшись за пять минут, я уже стоял у калитки вместе с Юриком, который уже вернулся с соседней деревни от своих друзей. О, сельский клуб, киносеанс, это было вожделенное место всех пацанов; сколько разбитых носов и покалеченных судеб. Пять копеек дневной детский, десять вечерний, мы шли на вечерний, в фойе клуба стоял старый, кривой, местами засаленный и порваный бильярдный стол, где березовыми киями, нещадно выпачканными мелом, молодёжь, и не только, играли «партии века»…
– Здрав, Ван Саныч. – послышалось со всех сторон как только мы вошли. Парторг, он же по совместительству глава образованной ветеранской организации, рыхлый и круглый, как колобок, с засаленной орденской планкой, на не менее засаленом пиджаке, суетливо забегал возле нас, пытаясь что-то сказать, но дедушка отмахнулся от него брезгливым жестом руки, на что тот среагировал мгновенно, то есть исчез.
– Здорово,