того, чего не было, вспоминать все, что захочется – так можно и целый особняк навспоминать, и что ездили куда-нибудь за тридевять земель, и я вообще не знаю, что еще. Ну не так, возражает он, не так, ну надо попроще что-нибудь, и вообще, ты должна меня так вспоминать, что во мне и плохое, и хорошее было, понимаешь? Я устаю от воспоминаний, я вспоминаю то, чего не было, как мы купили что-то такое, что едят в особый день лета, когда кажется, что лето вроде бы только началось, и в то же время тянется бесконечно долго. Он говорит, как пойдем поступать, этой осенью, и поступим, обязательно, в космический, да, в космический, стой, ты вроде не поступила, неправда, говорю, я поступила, только на факультет другой. Это ты сейчас придумала, спрашивает он, не было же такого – не соглашаюсь, было, было, только ты не помнишь, а так было. Мы сидим на берегу лета, мы покупаем лето одно на двоих, он сам просит, чтобы одно на двоих, в этом какой-то особый шик, что на два лета у нас не хватает, и мы пьем по глотку одно лето на двоих, откусываем по очереди. Ты погоди, спохватывается он, ты только хорошее про меня вспоминаешь, а надо и хорошее и плохое, ну например, как мы с тобой поссорились, или как я тебя обидел чем… Я не хочу вспоминать такие вещи, тем более сейчас, этим летом, которое мы едим одно на двоих – я не хочу вспоминать, как ненавидела его за… да не за что, просто, был он какой-то уже тогда… что я тут король вселенной, а вы тут все никто и звать вас никак. Уже тогда просвечивало что-то такое, желание сделать кому-то больно, радость какая-то, когда я тонула, он смеялся, когда я тонула, мне было страшно, он смеялся. И когда поднимались на крутые склоны, он тоже смеялся, что мне было страшно, он любил, когда кому-то страшно. Я начинаю злиться, я соглашаюсь, я вспоминаю, как нас искусали муравьи, здесь, на берегу лета, как он взял линзу, направил на муравейник, ему это казалось смешным, я смотрю и вспоминаю то, чего еще не могу вспомнить, потому что этого еще не случилось, исполинские линзы, ловящие свет чужих солнц и направляющие их на чужие земли, я вспоминаю вселенские пожарища, которых еще нет.
Я вспоминаю то, что уже было, как он заслонял рукой солнце, чтобы закрывались головки цветов – мне это казалось жестоким, я корила себя, что мне это кажется жестоким, мне казалось, что это должно казаться забавным, и когда темные облака закрывали чужие солнца, мне казалось, что это тоже должно быть забавным, оригинальным, а вот мы как со своими врагами, трепещите… Вспоминай, вспоминай, говорит он, люди должны получить воспоминания обо мне, каким я был, в чем-то плохим, но в общем и целом хорошим, воспоминания очевидцев, чтобы никто не переврал…
Я вспоминаю, – он просил вспоминать, у наших ног роятся планеты, он прожигает их увеличительным стеклом, он закрывает ладонью свет солнца, чтобы планеты гибли, окутанные вечной темнотой.
Мы едим лето, одно на двоих, и пьем лето по глотку, мы купаемся в лете, и я буду тонуть в лете, а он меня спасет, даром, что не умеет плавать. И я плыву в лето – бесконечно далеко, быстрее, быстрее, и я захлебываюсь в лете,