никак хочешь меня к ней посватать? – усмехнулся Борис.
– Неплохая идея, если, конечно, мессир Конрад еще не женат.
– Нет, не женат.
– Ну, вот! – обрадовался шут. – Агнесса намерена по возвращению из Святой земли основать обитель и стать в ней аббатисой. Надо бы отвлечь девушку от таких мыслей.
– Чем же тебе не нравятся столь благочестивые помыслы? – удивился Борис. – По мне, так Бог в помощь девице.
– Какая из нее аббатиса? – с горячностью возразил ему шут. – Разве место столь жизнерадостной девушке в святой обители? Да, ей Сам Господь велит выйти замуж и рожать детей.
– А причем здесь я? – проворчал Борис, морщась.
Вдруг он заметил перстень на правой руке де Шатильона.
«Уж не моя ли там пропажа?»
Приглядевшись повнимательнее, Борис убедился, что перстень, действительно, был тот самый, пропавший из его шатра накануне переправы через Босфор.
«Черт! Как же мне воротить его? Сказать во всеуслышание: мол, у меня украли перстень? Кто мне поверит? Для них я – чужак, а Рено – свой, хоть и обормот. Да, и неохота мне шум подымать».
В галерее появилась королева в сопровождении графини Маврилы де Росси, миниатюрной брюнетки с томным взглядом блестящих черных глаз, и графини Матильды Тоннерской, высокой блондинки с всегда капризным выражением на лице. Королева и обе дамы были разряжены так, будто находились не в забытой Богом горной крепости, а в королевском дворце.
– А вот и рыцарь Конрад оказал нам честь, почтив своим присутствием! – насмешливо воскликнула Алиенора.
Борис лишь молча склонил голову.
– Сейчас мы будем слушать сладкоголосого трубадура Бернарта, – сообщила королева, лучезарно улыбаясь.
– Ах, он поет, словно райская птичка! – восторженно воскликнула графиня де Росси.
Лупо язвительно прокомментировал ее слова:
– В изысканной куртуазной поэзии сравнение с соловьем – вульгарность. Там повсюду порхают только райские птицы.
Королева направилась из галереи, за ней последовали обе графини, а за ними потянулись и остальные. Борис и Лупо замыкали общее шествие.
В зале находились рыцари, дамы, музыканты и даже трое священнослужителей – епископы Лангрский, Аррсский и Лизьеский, – но почему-то отсутствовал король. Не было и тамплиеров. Все внимание присутствующих принадлежало тщедушному, болезненного вида юноше, у которого тонкие ноги походили на цыплячьи лапки, а одежда висела на теле, словно на палке.
«Вот пугало огородное!» – хмыкнул про себя Борис.
По знаку королевы музыканты заиграли, а «пугало» запело высоким приятным голосом:
Сколько можно страдать?
Есть мученью придел,
От любви погибать —
Мой печальный удел.
Сердце Донны прекрасной,
Ах, нельзя покорить,
О мечтаньях напрасных
Рыцарь должен забыть.
И от этих страданий
Мне не мил белый свет,
Но не трогает