сынок? Ладно, ладно, не отвечай, лежи спокойно, не шевелись. Сейчас перельём тебе кровь, вот-вот подъедет хирург…
Чем больше она говорила, тем дальше уходила головная боль и стихал огонь, пылавший во всём теле. От этой ласки и теплоты к горлу Рифката подступал комок. «Не раскисать!» Он стал повторять про себя это слово, удивляясь и стыдясь: надо же! И били его, бывало, и обижали – никогда не плакал. Только сжимал зубы. А от этих ласковых слов и прикосновений слёзы невольно наворачиваются на глаза.
Он впился взглядом в потолок, гася слёзы, – это почти удалось, но его внимание отвлекла ноющая боль в правой руке – постепенно она поползла по всему телу и стала нестерпимой. Рифкат сжал зубы, от гримасы складками покрылось лицо. Ему тут же сделали укол, и скоро боль утихла. Опустошённый, он лежал без движения. Как будто его сильно избили, а он, чтобы мама не заметила этого, забился в угол кровати и замер – не стонет, не жалуется. А мама, хоть и догадывается, что стряслось неладное, притворяется непонимающей: «Что, устал, сын? Или заболел? Ну, лежи, отдыхай».
А Рифкат накрывается одеялом с головой, чтобы мама не видела его лица, и исходит злостью. Если бы Ильдуса не ударили сзади, а его самого не сбили с ног, тем парням ещё бы и не так досталось…
Они вышли навстречу и преградили дорогу, когда Рифкат вместе с Анфисой, Ильдусом и Галиёй возвращался с танцев. Пятеро парней. Руки в карманах, все одинаково что-то жуют. Одного из них – длинного парня с большой патлатой головой – Рифкат видел несколько раз. Он из соседней школы, баскетболист.
Час назад, когда Рифкат сидел на скамейке возле танцплощадки и играл на гитаре, вокруг него собралась целая толпа: облепили скамейку, подпевали и веселились вовсю. А эти пятеро встали неподалёку: и на танцплощадку не идут, и к ним не подходят. Затем этот длинный парень повернулся и беспрекословным тоном бросил:
– Эй, дайте-ка закурить!
– Ты, друг, не по адресу обратился. Мы не курим, – спокойно и сочувственно откликнулся Талгат. – Видишь, вон труба химкомбината дымит? У неё и спроси. – Он показал рукой на огромную трубу на окраине города, исторгавшую клубы чёрного дыма. Анфиса и Галия прыснули. Длинный помолчал, потом сунул руку в карман и шагнул к ним. Рифкат прекратил играть, все напряжённо замерли, только звуки музыки с танцплощадки доносились в повисшем молчании. Длинный отбросил назад растрёпанные волосы и небрежно бросил что-то в лицо Талгату. Монетка упала на асфальт.
– На Никулина за три рубля ходил. А это – твоя цена, юморист. Хочешь пятак заработать, изобрази чего-нибудь, поломай перед нами комедию. – Он произносил слова небрежно, абсолютно уверенный, что против него никто не осмелится сказать и слова, потом, демонстративно сплюнув, резко обернулся к Галие, схватил её под руку и сказал: – Пойдём, красавица, подёргаемся!
Галия растерялась, попыталась выдернуть руку:
– Отпусти, больно!
Однако длинный и ухом не повёл, тащил её за собой к танцплощадке.
– Отпусти, говорят! Чего пристал, бесстыжий!
– Я