призрачной невесты растянулась над городом прозрачная серая дымка. На небесах стало радостнее, просветлённее, нежели предыдущее недельное месиво грязных туч с выбросами мерзкого, мелкого бисера дождя.
Марат бодро вышагивал по набережной канала Грибоедова, улыбался, радовался. Может, мыслям холостяцким, может, помыслам дурацким? Да только красоты северной столицы в который раз останавливали его, казалось, на том же самом месте, пройденном не единожды, останавливали и заставляли приглядеться по-новому, с новым настроением, с нового ракурса.
Фотограф замирал, отыскивал необычные «куртуазные», как он выражался, контрастные переходы света в тень, чёрных теней – в ослепительный свет. Забывался в экстазе творчества, вынимал аппаратуру. Фотографировал неистово. Для чего загибался с коленей к земле или брусчатке, снимал с нижних точек углы зданий в кирпичной щербине, фронтоны с облупившимися язвами штукатурки. В лабиринтах дворов выискивал на «глухих» стенах сохранившихся домов контуры старой кладки снесённых зданий, словно оттиски славного прошлого, словно призрачные тени строений старого Петербурга, канувших в реку забвения Лету. Можно было подумать, что ищет Марат изъяны времени, признаки разрушения. Но нет, дотошному фотографу важно было отыскать непривычные, невидимые простому глазу фрагменты уходящего в небытие старинного города. Это был его, особый взгляд на незаметно ускользающую каменную жизнь. Художник искал гармонию в ущербности, ветхости, разрухе и забытии.
Множество раз он фотографировал любимые места любимого Ленинграда-Петербурга, независимо от переименований, для глянцевых «открыток» и туристических буклетов. Растиражировал за десять с лишним лет причудливое разноцветие пирамиды куполов Спаса на Крови, сусальных крылатых львов Банкового моста, бликующий крест над распахнутыми объятиями колоннады Казанского собора. Величавый Санкт-Петербург оставался искренне любим Маратом в любых ракурсах, в любых количествах, в любых состояниях суровой северной природы.
Сегодня Петербург вместе с фотографом оставался хмурым и неприветливыми. Реставрировали город, подкрашивали, а он оставался традиционно мрачен и сир этот северный бастион русской культуры.
Над Петропавловской крепостью назойливой мухой рокотал прогулочный вертолёт. Над высоченным шпилем собора уже давным-давно не видно было сверкающего флюгера. Никак не могли современники раскошелиться, жадничали отвалить денег для реставрации и позолоты, чтоб сверкал Ангел, величественный и гордый, парил в вышине над Петровым творением, хранил его своим ангельским сиянием, чтоб никогда не дотянулась его рука к «иерихонской» трубе, что возвестит о конце Света.
С нарядного Спаса сняли на днях строительные леса, отгородили от людей сеткой-рабицей и злобной собакой. Станет ли обновлённый храм храмом? Люди говорили, оставят музеем, чтоб туристы, прохожане и приезжие любовались внутренней отделкой, чтоб шатался под чудесными мозаичными сводами беспечный люд в праздности и бездумии.
Многим ли нужен храм для музейного лицезрения?