что ей хотелось попросить его сесть. Она как раз собиралась сказать ему об этом, как дверь открылась, и в затхлый смрад кабинета ворвался воздух из коридора. Эл постаралась повернуть голову влево, ближе к зазвучавшим голосам. Опять не получилось. Почему он ей не верит? Агна, Агна, Агна. Она уже столько раз назвала свое имя, и так громко, как только могла. Слушая свой голос, говорящий про Агну-Агну-Агну, Элис мысленно хвалила себя: только Агна. Эл нет. Эл никто не любит.
Они, одноклассницы, долго дразнили ее. Как тогда, в галерее. Всегда примерно также: иногда больше, иногда меньше. «Психованная сиротка». Эл казалось, что это слишком длинно для удачного прозвища. То ли дело «Швабра»: коротко, и сразу понятно, о ком речь. Они не пытались с ней дружить, и она долго этому удивлялась – «почему?», «за что?» – такие вопросы она снова и снова задавала себе, гуляя в свободное время по галереям и паркам, разбитым рядом с колледжем. Сначала ей казалось, что с ней не дружат, потому что она из богатой семьи. Потом, – потому что она хорошо учится. Или потому, что все вокруг часто говорили ей, что она очень красивая.
– Ты странная, Эшби. Психованная сиротка, вот ты кто! Никто не хочет с тобой дружить!
Тогда Швабра выхватила у нее из рук новый учебник, пытаясь разорвать его. Но прежде, чем ей это удалось, Элисон схватила с парты ее книгу и ударила одноклассницу по голове.
– Эшби! Вон из класса!
Учительница развернула указку в сторону Эл, словно длинный деревянный перст, и держала ее так до тех пор, пока Элисон, зло сверкнув зелеными глазами, не ушла.
– Дрянная девчонка! – раздалось ей вслед.
Но однажды Эл перестала их слушать. Время шло, а они говорили одно и то же, редко меняя даже интонации, с которыми выкрикивали оскорбления в ее адрес. И все было бы хорошо, ведь чем старше становилась Элис, тем более замкнутой, и вместе с тем независимой, она росла. Но… «психованная сиротка!». На «психованную» ей было плевать, – она и сама знала, что у нее взрывной характер, который, впрочем, служил ей отличной защитой от нападений: хоть сверстников, хоть старших, – неважно. Она не боялась отвечать взрослым на равных, она даже перестала бояться Швабру. Но она боялась одиночества. Может быть, это было странно – быть всегда одной, и бояться этого, и все же…
«Гиринг» уже дважды ударил Эдварда, а она все еще была без сознания. Ну же, Эл! Где твои силы? Почему ты такая слабая? Вынырнув из обморока, она увидела комнату. А чуть ниже, там, дальше – Эдварда. Может быть, он тоже меня любит? Какая ты глупая, Элисон Эшби! Она повернула голову влево, чуть-чуть, но достаточно, чтобы видеть, как шевелятся в шепоте его губы. Что ты говоришь, Эд? Скажи громче, я не слышу. Горячая слеза опять бежит по лицу. Эл, ну же! Сколько можно плакать? Перестань, иначе он подумает, что ты плакса!.. «Так оно и есть, я – плакса…».
Почему ее уносит от Эдварда? Это река? Она тонет? Чьи-то руки опускают ее вниз, и внезапно тело расслабляется. Странно, что нет больше ненастоящего Гиринга или Шульца, – куда они ушли? Она смогла сбежать? Жар электрических ламп. Это хуже воронки