вербовку мою ты знаешь. Не мог я нигде на этом засыпаться.
Бандит откашлялся, отдышался и вновь установился на него:
– Хочешь, теперь я расскажу кое-что уже из твоей истории? Готов? Только предупреждаю сразу: удивишься ты похлеще моего. Так что лучше револьвер свой прибери в кобуру заранее, чтоб потом на пол не ронять, – не ровен час, раньше времени выстрелит. Да на стуле усядься удобнее. А то если у тебя головёнка закружится, так некому будет мне, связанному, папиросы подавать.
Пётр убрал револьвер в кобуру на животе, внимательно наблюдая за своим опасным собеседником. Он уже приготовился услышать от того всё что угодно, даже если он нашёл своё порождение из пасти огненного космического чудовища.
– Я тебя, пса сыскного, оборзевшего, готовился шлёпнуть возле почтамта московского, куда ты ходил кому-то там названивать. Вы же, шавки полицейские, только гонором своим сильны. За другими присматривать приучены, а слежку за самими собой определять не способны. Стоит от вас только на сотню шагов отступить, так можно спокойно делать что хочешь: хоть карандашом на бумагу гримасы записывать, хоть из револьвера выцеливать. Не знал я, кто ты такой. До почтамта ты был для меня обычной сыскной собакой, к жалости не предрасположенной. Только когда с тобой сблизился, уже готовясь пустить пулю в висок, опознал тебя, и рука моя дрогнула.
Это я тебя, солдатика подстреленного, вытащил из той воронки под деревней Юхуантунь. Пока волок по полю, под пулями пулемётными, на всю жизнь облик твой запомнил. Больше двух часов волок. Думал тогда, что напрасно уже – ты кровью истёк, жизни не показывал, – ан нет, выжил, оказывается.
Как вижу, больно бледным ты стал. Так не побаивайся, водички себе налей, да и мне с полстаканчика не зажмись. Пить и курить хочется.
Пётр тяжело поднялся, шагнул к столику, поднял графин, наполненный водой, и залпом его ополовинил. Затем налил стакан доверху и напоил рассказчика. Тот выпил жадно, на одном дыхании. Потом опять папиросой затянулся, Петром поданной.
– Ненавижу я всех… – откашлявшись, прохрипел тот. – По горло я сыт жизнью этой конченой. Просто ненавижу всех…
Я готов рассказать тебе одну историю, в которой моя судьба и твоя тесно сплелись. Но только при одном твёрдом железобетонном условии: на каторгу ты меня не сошлёшь. Решаешь, что хочешь, но только не кандалы. Ну, так что? Какое решение?
Пётр кивнул головой. Говорить он не смог – в горле у него вырос ком.
– Тогда дай папироску…
В несколько глубоких затяжек её выкурив, тот попросил сразу ещё одну.
– Жандарм, пославший тебя убить, был нетрезв и на язык несдержан. Сказал он мне, что убить мне приказано того суетливого сыщика, который всю деревню мою в марте месяце наизнанку вывернул. В лицо я не знал того сыщика, но то, что он там устроил, наслышан от своего отца.
Рассказчик усмехнулся, сплюнул окурок в сторону, тяжело откашлялся.
– Суть в том, что и жандарм тот правды не знает. Для него, дурака кабинетного, Степановка – это затхлая