белом, накрахмаленном, как гений чистой красоты, смотрит на меня и слепит улыбкой. А я не в силах вымолвить ни слова, гляжу на неё и теряюсь. «Здравствуйте, товарищ доктор» – выдаёт моё подсознание, и я тут же чувствую всю глупость момента, заливаюсь краской и готов провалиться со стыда. Куда угодно, хоть к чертям в котлы, лишь бы далеко отсюда, лишь бы время обернулось и стёрло этот миг, с дурацкой фразой. «Здравствуйте, товарищ больной», отвечает она и мы оба заливаемся смехом. Я, конечно же, нервным, а Лиза конечно же – ангельским. Она была простая медсестра, что было, впрочем, всё равно, а доктором она стала позже, закончив Первый Мед, в шестидесятом, тогда же поступив работать в больницу при заводе, где выпускали тракторы. А в шестьдесят втором у нас родился Серёжка. А мне уже ведь было тридцать семь, поздновато для первенца. И вот тогда я вдруг впервые понял, что в чём-то был неправ. Ещё где-то в глубине, смутно и туманно. Лишь искорка, намёк, какое-то чувство, будто сам себя обманул, будто я смотрю в окно из вагона, а бронепоезд мчит без остановки до конечной, где якобы – коммуна. Я думал так, когда играл с Серёжкой, катая пластиковый трактор, а он смеялся, стирая всю ту чушь в мозгах. Но чушь не стёрлась, а лишь удалилась, на некоторое время. Наверное, припряталась в каких-то закоулках.
– Ну, как вы, дедушка? – Спрашивает меня сквозь яркие лучи голос, словно из прошлого.
– Нормально, – отвечаю я и снова закрываю глаза, чтоб скинуть морок прошлых лет. Дедушка, ведь я давно уже дедушка, чёрт меня побери! Я вспоминаю своего деда, который собирался на войну. Он всегда на неё собирался, быть может, потому, что так ни разу и не воевал. Когда пришла пора Великой войны, его не взяли, потому что боялись, что он начнёт стрелять не в тех, в кого надо. Дед плакал по ночам, а утром снова шёл записываться добровольцем. А его снова не брали. Но однажды, ответственный военный отвёл деда в сторону и сказал, что его война здесь, на заводе, где делают снаряды, и здесь его роль в победе будет намного важнее, чем на поле боя. Дед внял и, кажется, смирился. А потом он попал под бомбу, когда возвращался с завода, в каком-то смысле, он погиб в бою. Надеюсь, что где-то в Валгалле, он сидит на утёсе и глядя на синее море, покуривая трубку, рассматривает наши жизни и переживает там за нас. А ветер мягким бризом треплет его бороду седую.
– Сестричка, можно мне таблеточку? – Послышался хрипловатый голос где-то рядом. – Что-то тяжко мне, ноги не ходят.
– Андрей Андреевич, если ноги не ходят, лягте на койку, да отдохните. Вам же уже не тридцать – конечно ножкам тяжело. – И сестра пошла укладывать на соседнюю койку старичка в очках, смутно знакомого. Хотя, быть может, просто показалось, в моём возрасте уже все люди кажутся смутно знакомыми.
– Ну, хотя бы водички, – капризно произнёс Андрей Андреевич, ложась на аккуратно заправленную кровать.
– Водички принесу, подождите. – И, поглядев в окно, с какой-то женскою тоской, вышла из палаты.
И