будто бы прощения, неведомо, правда, кому. Она бывало, не могла уснуть и думала, что любовь – это какая-то ловушка, любим мы идеалы, а замуж выходим за их поддельные копии.
Я заметил, как на глаза медсестрички Веры Павловны, навернулись слёзки. Я чувствовал себя странно, с одной стороны совсем ненужная мне информация об истории имени какого-то старикана, хоть и моложе меня, с другой – ведь я помню те времена и что-то комками подступающее к горлу не даёт мне права заткнуть ему рот, а ещё и эта сентиментальная барышня, которая даже родилась-то спустя целую эпоху. Жизнь – штука неприятная, особенно, такая длинная жизнь. А память – вдвое неприятнее, она сопоставляет времена и нравы, она ломает то, что не должно быть сломано и норовит отправить времени течение обратно.
– И вот, до свадьбы десять ней, уже собирают с миру по нитке на стол, уже примерка свадебного платья, с неотъемлемой в то время частью – кусочком кумача на левой чашечке лифа, уже плачет от радости мать и нервничает понемногу отец. И вдруг, к ней в булочную входит ОН! Худой, в очках и с погонами какими-то, она не понимала в этом ничего, и он подходит к ней, кладёт небрежно червонец и говорит, что ему нужен хлеб. А мама не чувствует ног и что-то клокочет в груди, будто рвётся наружу, стоит и смотрит на него, ресницами хлопая, будто крыльями бабочка. И тут он тоже понимает, что что-то здесь не так, что будущее как-то закольцевалось на прошлое и узнаёт её, застывая, как мраморный истукан. Он шепчет: «Анна», она не сдерживает слёзы: «Андрей» и, кажется, что время тогда остановилось и замолчали птицы, замерли в морях киты и пароходы, встали часы и смолкли пушки в этот миг, не опустилась сабля, что рубила чью-то голову. В тот вечер она вернулась домой много позже, объяснив ревизией внезапной, усталая прошла к своей кровати, в свой угол и сняв верхнюю одежду, легла под одеяло, сразу же уснув. А следующей ночью она не могла найти себе места, луна светила сквозь занавески в окно и с укором смотрела ей в лицо, куда бы мать не отвернулась. А жизнь наполнялась обманом, который как-то придётся хранить от других, как-то придётся всю жизнь с ним существовать, скрывать и прятать даже от себя. Она не понимала, спит она или ей это только кажется, она то просыпалась, глядя на луну, то снова просыпалась, а рядом с ней стоял Андрей и очень горько и сурово смотрел ей прямо внутрь, будто вынуждая всё сказать, будто вынуждая говорить одну лишь правду. А то вдруг снова просыпалась и к ней в окно заглядывал Андрей, поблёскивая линзами очков и ей лукаво улыбался, молчал и ничего не говорил. Ей было страшно, когда она проснулась снова, вокруг была какая-то серая тьма и рядом не было никого, только колыхалась занавеска под весенним ветерком, а рядом пустота и тумбочка с двумя чуть выдвинутыми ящичками из которых сумраками вылетали медленно кверху, какие-то пушистые комочки, взлетая к потолку и растворяясь в полуночной темноте. И тем комочкам не было числа,